Сибирские огни № 05 - 1971

Во имя прав священных сэра... П риправы ради кое-где умело Сквозь газ показано нагое тело. Третья, завершающая, строфа на ред­ кость лаконично и выразительно говорит о назначение подобного «искусства», которое, добру и злу внимая равнодушно, служит лишь одной цели — пустопорожнему развле- кательству: Чтоб отдохнуть от мыслей и работы, И мы пришли послуш ать куплетистов. О ркестр из двух тромбонов и флейтистов Д удит одни и те ж е ноты... К ак легкий дым, в душ е сознанье тает И радости от зла не отличает. Пожалуй, это первое по хронологии сти­ хотворение Итина, которое «держится» не на поворотах сюжета, не на «романтизации» героя или явления Оно —до конца последо­ вательно —отвечает требованиям «сурового реализма», его п а ф о с -в глубоком анали­ зе жизни и точном ее отображении, причем это изображение, при подчеркнутой объек­ тивности его, не нейтрально, оно с мерой подлинной художественности передает чув­ ства автора: читатель может судить о пози­ ции автора, о том, что он принимает или отрицает. Путь художника почти никогда не бывает прямолинейным. Итин в этом смысле не является исключением. В его творчестве и после «Кино» будут стихи, несущие на се­ бе печать эстетства, социально-отвлеченные. И все-таки в его поэзии на первый план вы­ ходят мотивы глубоких раздумий о совре­ менном мире, о «месте поэта в рабочем строю». Более того — бесперспективность дейст­ вительности, постигнутая поэтом и мучив­ шая его, не могла не звать к переменам. И когда в октябре 1917' года прогремела Ве­ ликая революция —Вивиан Итин был в числе первых писателей, ставших под ее знамена. Для него революция была залогом решительных перемен во всех областях жиз­ ни; в их необходимости поэт был непреклон­ но убежден. Закономерным для Итина было не толь- ко принятие революции, но и страстное же- лание помочь ее утверждению делом: в Ити- не органично сочетались литератор и обще­ ственный деятель, своими собственными ру­ ками претворяющий в жизнь свои идеи, устремленный в будущее. Он не только является «вридзавгуботю- стом» е Красноярске, но и после перевода в Канск «был одновременно завагитпропом, завуполитпросветом, завуроста, редактором газеты и председателем товарищеского дис­ циплинарного суда» («Литературное наслед­ ство Сибири», т. 1, в дальнейшем—«ЛНС», с. 86). В его стихи стремительно врывается ро­ мантика борьбы, которую он пытается во­ плотить традиционными «романтическими» средствами. Примечательно, что эти средст­ ва явно не поспевают «взрослеть» в лад с общественным «взрослением» поэта. В цепи стрелков, в степи оледенелой Мы целились меж ненавистных глаз; И смерть весь день так сладко близко пела, Что колдовала и манила нас. Потом, заснув в татарской деревуш ке, В ночную тьму, как волки, вышли вновь, Н ас привлекали враж еские пушки И сок волшебный — человечья кровь. («Наступление») Что это, как не упоение своей мужест­ венностью, любование суровостью обстанов­ ки, извечными аксессуарами смертельной схватки: даже смерть «колдует и манит», и наравне с «вражескими пушками» привле­ кает «сок волшебный — человечья кровь». В стихотворении немало деталей, подчерки­ вающих жестокую экзотику боя, порой эти детали воспринимаются, как попытка опоэ­ тизировать войну вообще — независимо от целей и идеалов воюющих сторон: В безбреж ном снеге люди утопали. И странно загорался черный взор. Н ам попадались трупы отступавших, И, кто был ж аден, раздевали их... И в смерти ж ил, светясь на лицах павших, Чудесный сон видений голубых. То был покой бессмертный и огромный. М анивший рядом лечь у колеи — Но в нас гудел какой-то пламень темный, И мы, изнемогая, шли и шли. В душ е цвело неясное безумье, Воспоминанья.брошенных невест. А над землей сияло пятилунье — Таинственный небесный крест. В этих строфах причудливо переплелось несовместимое: раздетые трупы —и «чудес­ ный сон видений голубых» (как не вспом­ нить многочисленные «голубые сны» в пер­ вых стихах Итина), усталость, манившая «рядом лечь у колеи» — и лчень условный «пламень темный», что «в нас гудел», пя­ тилунье— вполне реалистическое напомина­ ние о жестоком морозе — и «неясное безу­ мье», что «в душе цвело», подкрепленное сентиментальной сентенцией о «брошенных невестах» К тому же во всех процитированных строфах фигурируют, как уже говорилось, война вообще, бой вообще, враг вообще — без наполнения этих слов конкретным смыс­ лом. Но в последующих строфах поэт нашел единственные слова, говорящие о смысле боя, о целях войны, о высоких идеалах сол­ дат революции: Мы шли вперед, и, словно камни рифов, Встречались избы тихих деревень... Мы воскреш али время древних мифов! И на ш тыках рож дался новый день! Н аш новый день — начало, испытаньям? И снова в цепь рассыпались стрелки, С тараясь отогреть своим дыханьем Замерзш ие руж ейные курки. И снова грохот легендарной битвы, И доблести высокий, гордый лет... О кто поймет — проклятья иль молитвы Бормочет, зады хаясь, пулемет! После взлета этих великолепных строф, романтика которых рождена романтикой