Сибирские огни № 03 - 1971

Т1 все-таки в оценке произведения писателя у автора чувствуется какая-то внутренняя неуверенность. Очевидно, при анализе его следовало бы более определенно сказать •о налете сентиментальности, той авторской умиленности, о которой писали первые ре­ цензенты «Встречи с чудом» и которая не то что нарушает, а прямо-таки портит общую тональность этой яркой- лирико-романтиче­ ской повести. Попытка же критика как-то затушевать, оспорить эту очевидную исти­ ну выглядит явно неубедительной. С интересом читаются страницы, посвя­ щенные последним произведениям Лавро­ ва — рассказам и автобиографическим пове­ стям. И опять-таки с присущей ему прямо­ той критик пишет не только об удачах и до­ стижениях талантливого прозаика, но и об идейно-художественных просчетах писате­ ля, проявившихся, в частности, в его новел­ листике середины 60-х годов, говорит о ска­ завшейся тенденции в ней «к благополуч­ ному завершению неблагополучных судеб», когда всестороннее исследование многооб­ разных явлений действительности начинает вытесняться «в большей мере, чем следова­ ло бы... логическим расчетом».'Так, в конеч­ ном итоге, создается действительно цельный, не ретушированный портрет человека и ху­ дожника. Новая книга Н. Яновского написана публицистически остро и темпераментно. Впрочем, справедливость требует заметить, что в книге о Лаврове автор иногда зло- употребляет этим излюбленным своим прие­ мом. Местами полемичность у него кажется излишне навязчивой, перерастает в дидак­ тику. В отличие от Н. Яновского, в более ■сдержанной манере пишет литературный портрет Леонида Мартынова А. Никульков. Как и другие авторы, он стремится достичь «объемности», трехмерности изображения, проследить движение поэзии выдающегося поэта-сибиряка во времени и вместе с вре­ менем. Анализируя первые романтические произведения Л. Мартынова типа «Воздуш­ ных фрегатов», Анатолий Никульков дает интереснее и несомненно справедливое ис­ толкование таких сложных поэтических ве­ щей периода нэпа, как, скажем, «Про это» В. Маяковского, «Лирическое отступление» Н. Асеева, стихи тех лет Багрицкого, Есени­ на, Уткина. Критик прав в своем утвержде­ нии, что авторы их воевали с ожившим ме­ щанством прежде всего в области чувств и быта и что борьба эта велась, при всех сры­ вах и нотках отчаяния, «именно за идеалы революции». Любопытной и важной мне представля­ ется мысль, высказанная А. Никульковым в главе, полемически названной «Простота или упрощенность?». Привлекая различные лите­ ратурные документы эпохи, прослеживая эволюцию взглядов Леонида Мартынова на поэзию Сибири и ее представителей, он наглядно показывает, как шел процесс сни­ жения эстетических критериев в 30-е годы, говорит о том, какой вред нанесли нашей поэзии вульгаризаторы, выдавая беспомощ­ ные поделки за подлинное искусство и тре­ тируя, замалчивая настоящих его мастеров И все это делалось, по утверждению крити­ ка, под флагом требований простоты и до­ ступности искусства широким массам. На практике же такая «простота» оказывалась хуже воррветва, оборачивалась примитивиз­ мом и упрощенчеством, низведением литера­ туры до уровня понимания малограмотного человека. «Критерия простоты и доступно­ сти,— пишет А. Никульков,— мы не найдем ни в одном постановлении ЦК партии по вопросам литературы. Он выдуман вульгари­ заторами, которые в разгар ожесточенной идеологической борьбы предпочитали иметь дело с произведениями, где идея лежала на поверхности, а схема авторских взглядов выпирала наружу. Так было спокойней». Гипнозу подобных требований на какое- то время поддался и Леонид Мартынов. «Поэт попытался,— замечает исследователь его творчества,— писать по законам «про­ стоты и доступности». В середине тридцатых годов появился ряд маломощных стихотво­ рений...» Таким образом, творческие неуда­ чи, постигшие поэта в ту пору, явились свое­ го рода следствием и отражением субъек­ тивных авторских намерений идти в ногу с «запросами» времени и его эстетики. В очер­ ке А. Никулькова обо всем этом хорошо и интересно рассказано. Здесь нет и намека на сглаживание, «выпрямление» противоре­ чивого пути поэта. В разделе об исторических поэмах Л. Мартынова критик делает интересную попытку проследить пушкинские традиции в творчестве сибирского литератора. Право­ мерно сближая художественный метод Мар­ тынова с языковыми и композиционными принципами пушкинских поэм, автор, на наш взгляд, излишне категоричен в таком сбли­ жении. Нельзя, в частности, как это делает А. Никульков, сводить современную поэму в основном лишь к монологической форме, поэме-монологу. «В современной поэзии,— говорит он,— прочно заняла место поэма- монолог, в которой раскрываются характер и переживания одного героя — «лирического». И далее называются в качестве примера та­ кие произведения, как «Облако в штанах», «Про это», «Во весь голос», «Сын», «За далью — даль», «Твоя поэма». Сюда же от­ носит автор и «Василия Теркина». В пуш­ кинских же поэмах, по А. Никулькову, «рас­ крываются индивидуализированные характе­ ры», каждый со своим, лишь ему присущим, языком, складом речи и пр. Спрашивается, а разве «Двенадцать», «Анна Снегина», «Хо­ рошо», наконец — поэмы одного лириче­ ского героя, разве в них нет и живой на­ родной речи, как в поэмах Пушкина, и ин­ дивидуализированных характеров? Думает­ ся, что наша поэзия разнообразнее, полифо- ничпее, чем это представляется, если встать на точку зрения критика. Свежестью и оригинальностью наблюде­ ний над философией, природой поэтического слова у Мартынова привлекает последняя