Сибирские огни № 02 - 1971

Далеко по воде разлилась тревожная грусть. Степан лежал у шатра лицом вниз. Сукнин сидел поодаль на седле. Подошел Ларька, остановился... — Господи, господи, господи-и! —стонал Степан. И скреб землю, и озирался.—Одолел меня дьявол, Ларька. Одолел, гад: рукой моей водит. За что казака сгубил?!. За что-о?! Ларька стоял над атаманом, сурово молчал. И ему, Ларьке, до смерти жалко было казака Куприяна Солнцева. И он хотел, чтоб ата­ ман мучился сейчас, измучился бы до нестерпимой боли. — А вы?!.—привстал вдруг Степан на колени.—Рядом стоите — не могли остановить?! Чего каждый раз ждете? Чего ждете? Хороши только потом выговаривать!.. Ларька молчал. И Сукнин молчал. — Чего молчите?! —заорал Степан.—Говорите! Пошто не оста­ новили?! — Останови! —воскликнул Сукнин.—Никто глазом не успел моргнуть. — Моя бы воля,—негромко и тоже зло заговорил Ларька,—да не узнай никто: срубил бы я тебе башку... за Куприяна. И рука бы не дрогнула. Сукнин оторопел... Даже встал с седла, на котором сидел. Степан тоже вскочил на ноги... Не то он вдруг —в короткое мгно­ вение—уже решился на что-то. не то —вот-вот —на что-то страшное с радостью решится... Это не гнев, а —догадка, что ли,—кольнула серд­ це атамана. Ларька чуть попятился от него. — Ларька,—как в бреду, с мольбой искренней, торопливо загово­ рил Степан,—рубни. Милый!.. Пойдем? —Он схватил есаула за руку, повлек за собой.—Пойдем. Федор, пойдем тоже.—Он и Федора тоже схватил крепко за руку. Он тащил их к берегу, к воде.—Братцы, сру­ бите—и в воду, к чертовой матери. Никто не узнает. Не могу больше: грех меня замучает. Змей сосать будет —не помру. Срубите! Срубите! Срубите!! Богом молю, срубите!.. Милые мои... помогите. Не могу боль­ ше. Тяжело. Степан у воды упал на колени, вытянул шею. — Подальше оттолкните потом,—посоветовал.—А то прибьет во­ дой...—Верил он, что ли, что други его верные, любимые его товарищи снесут ему голову? Хотел верить? Или хотел показать, что—верит? Он сам не понимал... Душа болела. Очень болела душа. Он, правда, хотел смерти. Пил много последнее время... Но не вино, нет, не вино изъело душу. Что вино сильному человеку! Он видел, он слышал, знал: дело, которое он взгромоздил на крови, часто невинной, дело —только отвер­ нешься —рушится. Рассыпается в прах. Ничего прочного за спиной. Астраханские дела, о которых сгоряча —при всех! —донес несчастный Куприян,— это малая, горькая капля, переполнившая обильную чашу. В Царицыне тоже не лучше: Прон Шумливый самоуправствует хуже боярина. На Дону, кто приходит оттуда, сказывают: ненадежно. Плохо. Затаились... Такой войны, какую раскачал Степан, там не хотели. Там испугались. Так —на пиру вселенском, в громе славы и труб —сильное, чуткое сердце атамана слышало сбой и смятение. Это тяжело. О, это тяжело чувствовать. Он скрывал боль от других, но от себя-то ее не скроешь. — Уймись, Степан,— миролюбиво сказал Ларька.—Чего теперь? Федор' тронул Ларьку за руку, показал: молчи. • Степан плакал, стоя на коленях, отвернувшись лицом к Волге, — Дайте, один побуду,—попросил он тихо.