Сибирские огни № 02 - 1971

говорить, мужику: «Выпускай синицу, журавля добудем!» Значит, надо твоим словам уж так верить, так верить... Отцу родному так не верют, как тебе надо верить, чтоб выпустить ту синицу. Откуда они возьмут эду веру? Ведь это ж надо, чтоб они семьи свои побросали, детишек, жен, матерей... И за тобой бы пошли. Не пойдут! — Так... Все сказал? — Ну, считай, все. Я еще могу день говорить —все про то же: не пойдут за тобой. — А на меня пойдут? — На тебя пойдут. Поднимут их —пойдут. —* Значит, за царя пойдут, а со мной —нет. Чем же им царь дороже? — Он им не дороже, а... как тебе сказать, не знаю... Не дороже, а привыкли они так, что ли, хрен их знает. Ты им —непонятно кто, атаман, а там —царь. Они с материным молоком всосали, что царя надо слу­ шаться. Кто им, когда это им говорили, что надо слушаться —атамана? Это казаки про то знают, а мужик, он знает —царя Степан сердито сплюнул. — Может, ты бы и говорил целый день, Фрол... Может, я бы тебя и слушал —вроде говоришь человеческие слова, но сам-то ты, Фрол,— раб. Это ты с материным молоком вместе всосал —что нельзя на царя подняться. Ты еще на руках у матери сидел, а уж был маленький раб. И рабские у тебя мысли, хоть они кажутся верными. Они —верные, но они рабские. А других ты не знаешь. Чего же я буду выколачивать их из тебя, еслив их нету? На кой черт я гоняюсь-то за тобой? — Не знаю, чего ты гоняисся. — Я других с собой подбиваю —не рабов. Ты думаешь, что их нету на Руси, а я думаю —есть. Вот тут наша с тобой развилка. Хорошо, что ты честно все сказал: я теперь буду спокойный. Теперь я тебя не трону. Теперь у меня нет на тебя зла. И не страшись ты теперь меня... Вы мне —не опасны. Встренисся в бою—зарублю, как собаку. А так — живи. Не пойму л только, Фрол: чем же уж тебе жизнь так мила, что ты ее, как невесту дорогую, берегешь и жалеешь?! Поганая ведь такая жизнь! Чего ее беречь, суку, еслив она то и дело раньше смерти от стра­ ха обмирает? Чего уж так жалко бросать? С бабой спать сладко? • Жрать, что ли, любишь? Чего так вцепился-то?.. Не было тебя... И не бу­ дет. А народился —и давай трястись: как бы не сгинуть! Тьфу!.. Ну —• сгинешь, что тут изменится-то? — Степан, ты ведь молодым богу верил... — Не верил я ему никогда! — Врешь! Я видел, как ты в Соловках лбом колотился. Даже я меньше верил, чем ты. — Ну, может, верил. Ну и что? — Я не знаю, чем тебе жизнь твоя так опостылела, но ведь грех других-то на убой манить. Ты только о себе думаешь, а на других тебе... Иди вон в Дон кидайся, еслив жить надоело. На кой же других-то под­ бивать? Не мудрено голову сломить, мудрено приставить. Я хоть тоже не шибко верю в бога, но тут уж дурак поймет — грех. Перед людями ' грех —заведешь ты их и погубишь. Перед людями не перед богом, перед теми самыми, какие пойдут с тобой. — Такие, как ты, не пойдут. — Пойдут, многие пойдут —ты умеешь, заманишь. У тебя... дар какой-то —идти за тобой легко, даже радостно. Я насилу вывернулся. Отрезвел. Конечно, это все оттого, что самому тебе не дорога жизнь. Я понимаю. Это такая сладкая отрава, хуже вина. Я же тоже не бегал ни от татар, ни от турка, ни от шаховых людей... Но там я как-то... свою