Сибирские огни № 01 - 1971

он стоял рядом с молодым Леонидом Мар­ тыновым и Сергеем Марковым. В глубоко прочувствованных стихах Ти­ това о своей молодости (из последних его сборников «Приметы осени» и «Рядом с юностью») много горечи. В то время мне казалось, что она не вяжется с духовным обликом автора этих стихов — здорового, сильного, жизнерадостного человека. С болыо писал он о том, что далеко не все задуманное в юности удалось выполнить: Я старт свой очень беззаботно взял. Но место не сумел занять у бровки. Другие вышли, вырвав интервал, У моего пегаса-полукровки. Эти строки — из стихотворения, посвя­ щенного Леониду Мртынову. В нем нет ни ма­ лейшей зависти, но вместе с гордостью успе­ хом старого друга чувствуется признание некоторой личной неудачи, которой могло не быть: Я радуюсь: вперед ушел мой друг. Его стихами околдован весь я... Он знает, как я шел свой первый круг, Трибуны выводя из равновесья. В глубине души Николай Ильич, конечно, превосходно сознавал: не был его пегас по­ лукровкой, это был скакун самых чистых кровей, но седок после «первого круга» на­ правил его По слишком протоптанному пути. Произошло эю незаметно. Первые сборники его были хорошо встречены критикой, об одном из них добро писал В. Лебедев-Кумач. Темы молодой поэт брал самые современ­ ные волновавшие читателей. Только посте­ пенно холоднее стал огонь его стихов, и поиск своего, неповторимого слова все чаще начал уступать место пользованию словом «среднепоэтическим». Повторяю, происходи­ ло это медленно, тихо, незаметно, без ката­ строф, без резких провалов. А когда Ни­ колай Ильич спохватился, ему показалось, что уже поздно Я хочу, чтобы меня правильно поняли. Я не сооираюсь и не могу умалять значения газетно-поэтической работы Титова, его от­ кликов на текущую злобу дня. Да одно то, что его «Сеня Угольков», раек в газете «Со­ циалистическая Караганда», который он вел изо дня в день, в трудные дни войны, веселил шахтеров, помогал преодолевать препятствия, вселял в них бодрость и веру в победу,— было такой заслугой Николая Ильича, которая не забывается. А сколько сделал он для того, чтобы лучшие творения казахской поэзии стали до­ стоянием русского читателя! И как горячо и ответственно относился он к этой работе! Совсем нередко появлялись у него креп­ кие уверенные строки, особенно когда речь заходила о природе Казахстана, куда Титов переехал незадолго перед войной вместе со своим другом Владимиром Чугуновым. Драма была не в этом, а в сознании: не все для него возможное им сделано. Даровитый человек всегда жалеет, что зарыл в землю хоть часть своего таланта, и склонен преувеличивать свой грех. Лишь «ленивый и лукавый» в таких случаях спо­ коен (и прав в этом — ему и нечего было зарывать). Николай Титов стал в те годы писать так же открыто, непосредственно, по-свое­ му, как в юности; талант его был жив и молод, но силы уже иссякли. Мы этого не видели, но Титов-то знал. Поэтому и воз­ никали у него сильные но до отчаянья грустные строки: Снова дождь шелестит над балконом ' По деревьям густым и зеленым. Снова холодом с гор потянуло На проспект, уходящий сутуло. И опять впереди нет просвета В это странно капризное лето. Почему-то я стал собираться В край, откуда нельзя возвращаться. Соберусь. Потихоньку уеду По друзьями пробитому следу. И ничто не изменится в мире — Ни в Москве, ни в Крыму, ни в Сибири... И главной отрадой стало для него воз­ вращение— хоть в памяти, хоть на мину­ т у— тех давних лет, когда казалось, что впереди лежит прямая и ясная дорога, когда самые дерзкие мечты представлялись легко осуществимыми. И вновь в окне — заката пламя. И вновь твержу я дотемна Незатемненные годами Друзей далеких имена. Эти четыре строки мне кажутся совер­ шенными — глубокое чувство, которое рано или поздно приходится испытать каждому человеку,, обрело в них законченную пла­ стическую и музыкальную форму. И ярче всего вспоминался Титову тот из «друзей далеких», с которым он делил трудный и радостный хлеб молодых ски­ таний по сибирским городам и таежным приискам: Стихи летят в бушующий простор, Строка любая чайкой вьется смелой. Таким его я с давних помню пор — Кудрявого и с грудью загорелой. Веселый и беспутный озорник. Весь словно сотканный из вдохновенья. Вошел он в мир моих любимых книг Поэзией могучего цветенья. ...Я куда-то уехал, месяца три не видел Николая”Ильича, а когда встретил, то пре­ до мной был совсем другой человек. Гла­ за его потухли. Разговаривал он непривыч­ но мало, все время куда-то торопился... Близкие, разумеется, прилагали все си­ лы, чтобы спасти Николая Ильича, однако это было уже невозможно... Но когда я читаю его лучшие стихи, ов всегда вспоминается мне человеком, кото­ рого, к счастью для себя, я успел узнать в полюбить — насмешливым, веселым и доб­ рым жизнелюбом, бесспорно имеющим пра­ во на песню. Свою. Пусть не очень гром­ кую. но — неповторимую.