Сибирские огни, 1970, № 12

— Хоть бы ты ее отлупил! — сказал он как-то Семену, ее мужику. — Да лупил! — махнул тот. — Егорович! — крикнула опять и совсем из форточки вылезла. И голос у нее был испуганный. — Вас директор зовут, Андрей Степанович!.. Скорей, говорят... — И вдруг добавила: — Савельевна померла...— и всхлипнула. Егорович распрямил спину и посмотрел на нее без выражения. ' — Кто помер? — Савельевна... — всхлипнула та. , Он ей не прверил, да и не понял сразу, о ком она. А когда понял, тоже не поверил. Дура она, Семениха, опять что-нибудь напутала. Но уже и сам не заметил, как отставил шухлю, шапку снял и отряхнул на пороге ноги. Семениха побежала сзади по коридору, что-то шепелявила, а он ее не слушал и только у директорского кабинета остановился и зло зашипел: — Отойди от меня! — и, оглянувшись, чтоб .никого не было, добавил: — Дура ты! Семениха не обиделась, а только опять громко всхлипнула. А он все равно не поверил и еше надеялся, что напутала, на самом же деле что-нибудь другое, и, может, сидит сейчас эта веселая старушка Савельевна у директора и, улыбаясь от стеснения, просит, например, чтоб он, Егорович, помог привезти дров. «Березовых, — решил Егорович. — Поколю и в сарай складу». С ней, с Савельевной, у Егоровича была такая дружба, какая редко бывает. Она жила одна, в жактовской комнатушке со своим входом и большой холодной печкой. «Зачем вам, Савельевна, эта уродина?— говорил ей не раз. — Я вам лучше плитку складу. И дров меньше, и тепла больше». — «А! — сухонько смеялась она. — Зима в этом году теплая!» — «Так не последняя ж зима!» — говорил Егорович. «А кто же знает?—опять смеялась она и быстро ходила по комнатке. — Может, и последняя!» Егорович неодобрительно качал головой. Всегда у нее было чисто и всегда холодно. И не в дровах дело, а в какой-то привычке, она их всю жизнь экономила, и когда понадобилось Егоровичу составить одну грамотную бумагу, Савельевна, совсем устыдившись, долго разогревала чернильницу, хукала в нее, смеялась от стеснения и потирала в ладонях,— ночью та постояла на подоконнике. Савельевна и не жила дома. То в учительской сидела, в очках, аккуратная, пером поскрипывала, в книжки заглядывала, то там же быстро ходила и думала, наклонив голову, о чем-то своем. Она уже давно получала бы пенсию и молодые учителя были на ее место, да как-то все понимали, что без школы ей совсем делать нечего, и учительница она была хорошая, почерк, например, самый лучший в городе, — и на пенсию ее не отправляли. Приехала она в этот городок через год после войны, уже тогда она была не молодая, дали ей эту комнатушку, и с тех пор она никуда не 'выезжала и к ней никто не приезжал. Каждый год по весне Егорович вместе со своим вспахивал и ее участок, а осенью посылал помочь жену. Платы не взял ни разу, хоть она и придумывала разное: то облигацию трехпроцентную для него купит, то еше что; и жене наказывал не брать, если что узнает — прибьет. И вот тебе. Неужто умерла? Егорович провел рукой по голове, будто приглаживая волосы или вытирая пот со лба, и открыл дверь.