Сибирские огни, 1970, № 12

наделал! — кинулся топиться в проруби. Мужики перехватили его и брыкающегося, орущего притащили в школу, отец задал ему порку. Удивительно: что же радостного и светлого в этих воспоминаниях, отчего мучительно ноет сердце и до боли жаль, что уже никогда не смогут повториться для нее дни полусытого детства? Демка с Гутей нагнали лодку. Сима, толкаясь шестом, поглядывала на Демку. , — Эй, Демча, подпрягайся! А то бабы заскучали. Озорной Симин голос через реку ударил в сыпучий обрыв и четко повторился эхом, как будто на той стороне только того и ждали, чтобы передразнить бойкую солдатку. — Иди, в коренники пустим! — Все веселее будет с мужиком! — подхватили, оживились женщины— над водою застонало хлесткое эхо, которому тесно было в крутых берегах Олына. Робость парня лишь подстегивала женщин. — Перестаньте! Вам только дайся,— вступилась Гутя за брата. — Совсем стыд потеряли,— поддержала Гутю Анкудинова Паша. У Паши изможденное лицо, впалые теки, гладкий, будто костяной лоб, белеющий под черным платком,— можно подумать: только что поднялась с больничной койки. Все остальные порозовели, разгорячились ходьбою и самогоном. — Поднажмем, бабы! — скомандовала Фекла. Гутя и Демка взялись за бечеву помогать. Перед Протасовскою шиверой река оживилась. Бечева выструнилась, стала звонкой — течение не хотело пускать лодку. Теперь не до разговоров. Вот-вот за мыском откроется заимка — бывшее Протасове. Гам можно и перекур делать. Похоже, за поворотом виднеется дымок — наверно, дед Марко пережигает навоз на своем поле. А может, это просто обманная дымка осенней тайги. Бывает, смотришь издали, вроде костерок дымит, а приглядишься — струится между соснами нагретый воздух. Три здоровущих собаки с высокого обрыва облаяли женщин, тянущих лодку. Наверху показался дед Марко, не торопясь начал спускаться по неприметной тропке. — Шабаш! — объявила Фекла. Лодка, направленная Симой, с разгону врезалась в берег, острым носом пропахала борозду в галечнике. Фекла сбросила с плеч постромку, по-мужицки, нога на ногу, села на поваленную корягу, до блеска вылизанную речными волнами. Остальные рядком примостились вдоль валежины. Сима выпрыгнула из лодки, по-молодецки, будто нисколько не устала, одним духом вбежала на откос. Одернула юбку и посмотрела вниз — видел ли Демка, какая она бравая. Дед Марко в рассеянности позабыл оставить вилы, между сверкающими зубьями позастревали навозные ошметки. Собаки угомонились сами, никто на них не цыкал, расселись' на камнях и, высунув языки, ожидали, не будет ли какой подачки. Дед Марко доживал свои дни в одиночестве с собаками. Когда, при укрупнении колхоза, деревня пошла на слом, несколько лучших домов перенесли в Заварзино, остальные пустили на дрова,— он не захотел трогаться с насиженного места. Марко один из немногих, у кого всегда водятся деньги. Сколько, никому не известно. По слухам — большие тысячи. Только слухам этим никто не верит, даже те, кто распускает их. Откуда взяться большим тысячам, если весь его доход от продажи добра со своего же огорода? Зимой, когда по Олыну открывается зимник. шщ