Сибирские огни, 1970, № 12

■с «бедной, нишей» Россией и ее «тележ­ ною песней колес», Есенин не находит теплого слова для образа новой России. Самое большое что он может сказать: Через каменное и стальное В иж у мошь я родной стороны... Лирический герой Есенина даже здесь не может скрыть своей душевной несовме­ стимости с каменным и стальным началом («М ож ет, в новую жизнь не гож усь»), оно и сейчас, принятое разумом, звучит чуждо ■его слуху («И внимая моторному лаю»...). Васильеву такой разлад чужд. При всей его влюбленности в необузданную и дикую природу таежной Сибири, он всем ■сердцем мечтает увидеть свой край инду­ стриальным: Сибирь, настанет ли такое. Придет ли день и год, когда В друг зашумят, уставши от покоя, В бетон наряженные городаа Я уж давно и навсегда бродяга. Но верю крепко: повернется жизнь, И средь тайги сибирские Чикаго До облаков поднимут этажи. Э то из стихотворения «Сибирь» (1928). К'Нэ не помнит поэтический зачин лео- яовской «Соти»: «Лось пил воду из ручья... Вдруг он метнулся и канул в лес­ ные сумерки, как камень в омут...». Лео- новский лось, вспугнутый приходом лю- . Дей, нарушивших вековую сотьевскую тишь, стал в литературе символом пат­ риархального мира, почуявшего наступ­ ление сил индустрии социализма. И разве не примечательно, что юноша Павел Ва­ сильев в стихотворении «Сибирь» пред­ восхитил этот образ: Трясет рогами испуганный сохатый И громко фыркает, почуявши беду... Васильев может показаться подра­ жательным. когда в «Мясниках» по-акме­ истски обнажает вещность и материаль- яость натуры. Мы читаем: На изогнутых в клювы тяж елых крюках М ясники пеленают багровые туши... й невольно вспоминаем «Мясные ряды» М их. Зенкевича: Скрипят железные крюки и блоки. И туши вверх и вниз сползать должны... П од бледною плевой кровоподтеки И внутренности иссиня-черны... Н о в живописи Васильева нет и тени бесстрастной натуралистической олисатель- яости и холодной безэмоциональности на­ тюрморта. Васильевские м ясн ики— одно из обличий косного и враждебного поэту мира, и пластичный образ получает у него Значение глубокого символа: Мертвоглазые псы, у порога залаяв. Подползают, урча, к беспощадным ногам Перепачканных в сале и желчи хозяев... Здесь каждый эпитет оценочен — «мерт­ воглазые псы», «беспощадные ноги», к а ж ­ дая подробность вызывает чувство отвра­ щения к «перепачканным в сале н желчи» мясникам. Образное мышление поэта про­ питано социальностью. Вот характерная метафора: ) Мясники засмеются и вытрут ножи О бараньи сановные пышные баки... Чтобы в отрубленных бараньих башках увидеть черты пышных бакенбард царско­ го сановника, надо обладать не только образным, но и определенно поставленным социальным зрением. Читая эти стихи мо­ лодого Васильева, убеждаешься в право­ те слов Николая Ушакова: «Одним надо говорить о вреде акмеизма... других сле­ дует предупредить об опасности симво­ лизма... но у большого поэта одинаково работают все способы вы раж ения»1. В сибирские годы закладывается в поэ­ зии Васильева то «удесятеренное чувство жизни», которое позднее будет всеми от­ мечаться как 'отличительная черта его та­ ланта. Его привлекает в жизни .естествен­ ный человек, с его физическим здоровьем, плотской силой, «телесным избытком». Его необычайная наблюдательность игно­ рирует полутона и нюансы, она улавли­ вает резкие и выпуклые подробности в быту и нравах изображаемой им казачьей среды. Густота и яркость красок — обя­ зательные элементы его словесной ж и ­ вописи. Все это в полной мере прояби лось в таких ранних стихотворениях, как «Там, где течет Иртыш», «Рыбаки», и др. Пейзажи его — «праздник красок». Он видит «оранжевые тела» дынь, шафрано­ вый ковер осени, «брусничный ветреный закат», «розовую сонную воду»... Его женщины темпераментны, динамичны: Словно птицы — бабьи сарафаны. Как пойдут по горенке' плясать.. Или: Круглобедрые казачки Промелькнули взмахами платков. Д аж е дети и подростки в его стихах на­ делены этой избыточной силой бы тия: И на отцовских лошадях М альчишек озорные шайки Съезжаются. И не шутя Замахинаются нагайками. Не в меру здесь сердца стучат, Не в меру здесь и лю бят люди. Под тонкой кофтой V девчат К четырнадцати набухают груди... Очень Васильевский этот анафорический повтор «не в меру». Умеренность противо­ показана его героям, во всем они ува­ ж аю т чрезмерность, избыточность. Ва­ сильев любит крупно выделенную деталь, вы раж ающ ую эту чрезмерность бытия: у его рыбака если кулак, то «волосатый, жилистый», такой, что «не стерпеть, коли наметит в челюсть»; пьет он, конечно, 1 Николай У ш а к о в. Состязание в поэзии. Киев, 1969, стр. 77.