Сибирские огни, 1970, № 12

ражаясь в лирике и поэмах. Павлодар, затем Омск навсегда останутся для В а­ сильева родиной, определившей его д у­ ховный комплекс, как Смоленщина для М . Исаковского и А. Твардовского, Одес­ са — для Эд. Багрицкого, русский Север — для А. Яшина. Здесь возникли первые, тщательно скрываемые от отца, порывы в «тьму мелодий», в поэзию. Здесь роди­ лась мечта о путешествиях. «Вот бы весь мир посмотреть!..— любил говорить Паша Васильев — ученик павлодарской средней школы»,— вспоминает подруга его отро­ ческих лет1. Павлодар был тогда типичной уездной провинцией. М ного мещанского, провинци­ ального было и в семейном укладе Василь­ евых. Позднее поэт будет с отвращением вспоминать эту своеобразную сибирскую окуровщ ину, ее дикие нравы и порядки: «А меня учили беспутный хмель, ременная коса, сплетенная отцовскими руками» («Каменотес»), Это не было преувеличени­ ем. В. Васильев — брат поэта — в воспоми­ наниях признает крутой нрав отца. «Отец пил и буянил», он «был груб и резок в об­ ращении с семьей, и его поведение того периода можно назвать, пожалуй, деспо­ тическим»1 2*. Рано стал впитывать в себя Павел ца­ ривший в городе казачий культ грубой фи­ зической силы, «азиатские» звериные нра­ вы. Его любимым развлечением стали зре­ лища кулачных боев на реке Усолье, когда «две стенки разъяренных парней и м уж и­ ков сталкивались, как две тучи». У себя ^о дворе он наблюдал борцовские схватки де­ да с местным дьяконом отцом Геннадием. Все это не прошло бесследно. «Павел уна­ следовал от отца,— пишет В. Васильев,— упрямство и решительность, необычайную силу характера и... частицу грубости и эгоизма». Но было и другое. Мать, трогательно любившая Павла. Дед Корнила Ильич — не только мастак по убою скота, но и вели­ колепный знаток фольклора, так баявший свои сказки, что реальный мир фантасти­ чески, чудесно преображался: «Кружилась за окнами ночь, рябая от звезд, сирени и светляков». Дед приобщал мальчика к на­ родной музыке («Ходил ты к реке и играл на дудке, а я подсвистывал и подпевал...»). И — к красоте природы родной земли: Я молодость слышу в птичьем крике, В цветенье и гаме твоих болот, В горячем броженьи свежей брусншси, В сосне, затаившейся от непогод. И в традиционной удали казачьей чуди­ лась будущему поэту эта вечная моло­ дость В воспоминаниях детства остался первый конь, «которого я разукрасил в мы­ ло...», скачки киргизов, прелести удачли­ вой рыбалки. 1 «Литературная Россия», 1964, № 50, стр. 8. 2 В. В а с и л ь е в . О моем брате. «Сибирские «гни». 1965. № 10, стр. 159. Были книги. Читал он так, что обеспо­ коенные родители вынуждены были огра­ ничить его увлечение. В эти годы он узнал и на всю жизнь полюбил П уш кина, Лермонтова, Некрасова... К ак многие, особенно одаренные люди, он созрел рано. Ш к о л у второй ступени окончил в 1926 году, в пятнадцать лет. И с этого момента его понесло по свету. Он изъездил всю Сибирь, был в горах Алтая, у вод Тихого океана, у Полярного Круга... А так как путешествовал он не в качестве наследного прицца, то прихо­ дилось много работать. Он был старате­ лем на золотых приисках и погонщиком собак в тундре, матросом на каботажном судне, рыбаком... Атмосферу своих путе­ шествий он запечатлел в «Сонете», где сама старинная строфическая форма пол­ на горькой иронии: изысканными катрена­ ми и терцетами, коими в свое время «жар любви Петрарка изливал», бродяга- поэт заговорил о ночлеге-сеновале, истоп­ танных в скитаниях ботинках и весьма прозаических перипетиях своей скитальче­ ской жизни. «Сонет» завершается строги­ ми по ритмике трехстишиями, своим изя­ ществом демонстративно контрастирую ­ щими с его далеко .не сонетной ситуацией и подчеркнуто вульгарной лексикой: Привет тебе, гостеприимный кров. Где тихий хруст и чавканье коров И неожидан окрик петуш иный... Зане я здесь устроился, как граф! И лишь боюсь, что на заре, прогнав. Меня хозяин взбрызнет матерщиной. Первые поэтические выступления Павла Васильева относятся к середине 20-х го­ дов. В «Сибирских огнях» уже в 1927 го­ ду были опубликованы его стихш «Все так же мирен листьев тихий шум...», «Письмо», «Октябрь»,. «Рыбаки», позд­ нее — «Сибирь», «П уш кин», «Азиат», «При- иртышские станицы» (1928). И как-то так получилось, что с первых же дней слава поэтическая понеслась ря­ дом, рука об руку, со славой богемной и скандальной. Еще в Москве никому ниче­ го не говорило имя Павла Васильева, а по Сибири уж е катилась молва — устная и печатная — о его разгулах и дебошах, о богемной безалаберной жизни. Расска­ зывали о похождениях Васильева в ре­ сторанах Новосибирска1. Нечто подобное бывало и в Омске. Цитировали письмо Васильева д ругу: «Пьем вовсю. На днях «выступали» у Сорокина. Вот было при­ ключений... Я такой, брат, выкинул трю к — ж уть зеленая. Взял мраморный умывальник и выкинул его в окчо»8. В сибирской периодике публиковались сенсационные подробности частной пе­ реписки поэта и давалась его весьма не­ лестная политическая характеристика. К грехам подлинным прибавлялись мнимые. • «Настоящее», 1929, № 10, стр..21. 2 Там же, стр. 21.