Сибирские огни, 1970, № 12

тихоньку оглядывая расшумевшихся за столом женщин.— Иди, Настя, выпьем,— позвала Сима свою соперницу. Симина наглость не одну Аксинью резанула: о Настиных чувствах знали все. Чем старательней она прятала их, тем сильнее выдавала себя. Под вызывающим взглядом солдатки Настя совсем растерялась, не знала куда деваться. — Не трожь девку,— осадила Симу Аксинья. Все в молчании закусывали жгучий самогон, словно и воздух вокруг стола сделался гуще и раскаленнее. Одна только Сима, наперекор всем, не отводила взгляда от Демки. В раскрытую дверь т?ж же бесшумно, как и Настя, вошла соседка Лактионовых Зырянова Груня. Стоптанные чирки с выношенными опуш* нями надеты на босу ногу, длинный подол ситцевой юбки перекошен — одна нога оголена чуть не до колена; и так же вкривь, через висок, повязана на голове черная косынка; выцветшие глаза окинули сидящих за столом прок'ырливым бегающим взглядом. — Груня пожаловала! — увидала новую гостью Ведерникова Фекла. Женщины потеснились, Груня присела на краешек лавки. Наталья поставила перед нею стакан. — Охо-хо! Прямо на пир попала,— сказала Груня с откровенною завистью, разглядывая выложенную на стол еду. — Гшь, ешь,— бабка Аксинья придвинула Груне кусище пирога — он еще до сих пор обжигал руки. Хоть и не любит Аксинья лентяев,— а уж ленивей Груни ни в Лактио- новке, ни в Заварзино не найти,— все же считает себя в долгу перед нею. Хотя должно бы наоборот быть. В худой, неурожайный год родилась у Груни Настя — седьмым ртом по счету Старшим, двойне, тогда еще по шести лет не было. И на беду вскоре после родов у матери молоко пропало. Закутала Груня девочку в лохмотья — рубашонки никакой сшито не было — понесла к Аксинье. Переступила порог. Помолчали, глядя друг на дружку. Девочка тоже притихла, будто понимала — судьба решается. — Вот, жаловалась: «Бог не дает»,— бери мою. Не разворачивая, в тряпицах, положила Настю на кровать — и ушла. / Аксинья выходила девочку. Груня сама признавала: — Эта у меня счастливая, не то что японцы. Остальную Зыряновскую шатию с легкого слова самого отца, Николы, вся деревня называла японцами. — С потрохами съедят меня проклятые японцы,— жаловался Никола.— Шестеро, и все жрут, как галчата,— только подавай. Хорошо еще, троих господь прибрал. Господь прибрал — это по-старому,— тут же поправлялся Зырянов.— По-новому сказать: богу души отдали. Если бы не тайга да не река, не выжили бы ни эти шестеро, ни четверо, родившихся после Насти. Что Никола, что Груня — оба лежебоки первостатейные Картошки на зиму могли бы заготовить. А у них осенью в огороде не видно — то ли картошка посажена, то ли бурьян. За все лето ни один тяпку в руки не возьмет. Сена Никола отродясь больше двух копен не накашивал — бедная коровенка всю зиму только прудит. Одна тайга и выручала. Никола хотя и никудышный хозяин, а-рыбачить и охотиться любил Всегда троих-четырех кобелей держал. Эти и себя прокармливали и Николину семью — никакой зверь от них не уйдет в тай~е... Разлили остатки самогону. Гутя и Демка отказались. Наталья плес-