Сибирские огни № 11 - 1970

станиц, и какая-нибудь юркая Старушка в простенькой кофтенке горош­ ком и в черном платочке, старушка, которую ты-то не помнишь, радо­ стно, словно родного, окликнет тебя, нараспев говоря, что вот ведь, надо же, вылитая мать и, надо же, вытянулся как, уже отца переросли тороп­ ливо выкладывает из мешка малосольные огурчики, от которых даже издали крепкий запах укропа и чеснока, яички вкрутую и старое сало, и все говорит, говорит — последние новости из дома... Ты благодаришь с некоторым смущением, исподтишка поглядывая на коротко остриженных девчонок в брюках, тоже, видно, едущих на каникулы в какую-нибудь соседнюю станицу — не хватало, чтобы они глазели на тебя, если к этой старушке подсядешь... Благодаришь и под­ мигиваешь девчатам, когда хлопает, растворяясь, первое окошечко кас­ сы, и все на станции приходит в движение, и слышится отчаянный род­ ной выговор: — Ой, да што ш ты стоишь, Семеновна?.. Билеты дають, а она, главно, стоить!.. Ты подхватываешь чемодан и решительно уходишь от станции, а в спину тебе, покачивая головой, будто все еще удивляясь, что вылитая мать, что перерос, надо же, отца, глядит захлеснутая у кассы толпой старушка в простенькой кофтенке горошком и в черном платочке, глядит, и ты не знаешь пока, что она каким-то чудом доберется до станицы раньше тебя, доберется и, не заходя во двор, бросит через плетень пу­ стой свой мешок и заспешит к тебе домой, чтобы матери теперь расска­ зать о тебе, чтобы сообщить, что нет, не похудал, и мать будет торопить­ ся по улице тебе навстречу, забыв снять фартук и то и дело заправляя под косынку выпавшую'седую прядку... Ты решительно идешь от станции, идешь через весь город и останав­ ливаешься обочь шоссейки на самой ее окраине, и потом через несколь­ ко минут уже восседаешь на верхотуре в кузове грузовой машины, и под тобой — вся районная галантерея и парфюмерия плюс готовая одежда и обувь... < Солнце уже высоко, уже налилось жаром, в лицо тебе ветер, захва­ тивший все запахи летней степи, и теплые эти знакомые запахи щеко­ чут ноздри; закрой глаза — и вот ты на покосе давишь босой ногой пере­ спелое солнышко земляники... вот идешь под пчелиный гуд через море жабрея... вот через коноплю пробираешься за перепелкой... вот забрел на кориандровое поле — сладкий дурманящий дух гусТо обтекает лицо... Слева и справа на взгорьях разноцветные заплаты, все свежо, ярко, все колышется под ветром, гудящим по долине, и солнечный этот ветер снова закрывает тебе глаза, туго бьет в уши, треплет волосы, сушит во рту, солнечный этот ветер, от которого рубаха пузырем,— все, что есть пока у тебя за плечами... Денька три потом ты валяешься на горячем песочке у реки, отчаян­ но пытаясь загореть в кратчайшие исторические сроки, а вечером, обхва­ тив громадную, как кухонный стол, похрустывающую немятым пером подушку, лежишь на пуховиках, уже приготовленньш мамой в приданое твоей младшей сестре, а младшая эта сестра, пошвыркивая носом, размазывает по твоим гудящим от жара плечам холоднющую, только что из погреба сметану... И вот, надев белую рубаху, черные, со стрелкой, штаны и плетеные сандалии, ты появляешься на площади, и до поздней ночи просиживаешь потом с дружками на гнутой скамейке в одной из самых дальних аллей станичного парка... Убаюканная сверчками, быстро и тихонько, как набегавшийся за день ребенок, засыпает маленькая наша станица... Резче вдруг стано