Сибирские огни № 11 - 1970
— Троих запряг в соху, сам в корень, Маша и Ганя пристяжными, а Максимка на них пашет, за сохой идет! — продолжал Терёшка. — НеужелиУ! — Истинный господь! Я подох со смеху! Кричу Максимке: кнут, кнут возьми' Почему без кнута? Первый загон они вспахали хорошо, как на лошади, не отличишь, истинный господь, земля около Большой березы мягкая А переехали к Мелким дубочкам... — И соху на себе носят? — На себе, а на чем же? На плечах несут, как покойника! Подох нешь со смеху! У мелких дубочков земля крепкая, суглинок, камешки, тут у них и началась катавасия, дьякон Кир тузит попа Афанасия! Терешка хотел рассказать подробней, как было дело, но в это время из оврага вылез человек в длинной рваной рубахе и босиком. За ним, спотыкаясь, выкарабкалась маленькая лохматая лошаденка цвета просяной соломы Он, согнувшись, тянул ее толстой веревкой, перекинутой через плечо. За спиной у него болталась свернутая в ко мок изопревшая шубенка. К шубенке привязаны помятое ведерко и синяя кружечка. — Мужики!— испуганно крикнул Терешка Русаков.— А ведь это Ванятка Каленый! — Неужели?! —- Он! И опять шум пошел по улице. Девки бегут. Парни бегут. Старики. Ребятишки. Ванятка Каленый вернулся! Лошадь привел' Из Сибири! Да, говорят, маленькую, каких в Никольском нет и не было никогда! Окружили Ивана, загородили дорогу. Он уже раскаивался, что явился среди бела дня. Надо бы ночи дождаться в поле, в овраге. Ишь, что делают, пустобрехи! — Это овца, а не лошадь! — кричит Терешка.— Фролович, обма нули тебя, овцу вместо лошади подсунули! Как это ты не' разглядел, а?! Веди обратно, напчюй им в глаза! Федяня Жучков задохнулся от смеха, покраснел, как арбуз, слезы льются. — Терешка... ну тя к шайтану! — выкрикивает Федяня сквозь смех тонким голоском и машет руками, словно отбивается от пчел.— Уморил' Совсем уморил... шут... балакирь! Да неужто... хи-хи... В Си бири... хи-хи... овцы такие?! — Товарищи! — раздался вдруг сильный, гневный голос, и все сразу оглянулись и притихли. — Филимонов! — испуганно шепнул Федяня Никанору Кучину, и оба они спрятались за чужие спины. Богатые мужики не любили Филимонова и побаивались его. Он член волисполкома, он ездил в Саратов на губернский съезд Советов, и в газете «Саратовские известия» был его портрет, сделанный каранда шом: художника привлекла колоритная фигура — бородатый крестья нин в лаптях и в шубе. — Товарищи! — продолжал Филимонов.— Что за смех?! Что за балаган?! И все, кто потешался над Иваном и его многострадальной ло шадкой, опустили глаза и, смущенно покрякивая, стали расходиться. ...Ровно десять недель вел Иван лошадку. Сёла, города, деревни и степь, степь без конца. Три дня переползал через Уральские горы. — Лягу, бывало, в поле,— рассказывал Иван после, вздыхая и улыбаясь,— пущу ее на травку... Погляжу, погляжу... что я, говорю, де- лать-то с тобой буду, Саня, а? Какая ты работница? Жеребенок!.. Да.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2