Сибирские огни № 11 - 1970

цемерия, сюсюкающей фальши и блудли­ вого своекорыстия. ^ В чем опасность таких типов, как про­ фессор Греков? Да в том, что они давно примирились со своим дроедушием, но вся­ чески тщатся доказать всем, и в первую очередь детям своим, что никакого двоеду­ шия в них не было и нет, что они всегда бриги вот такими добрыми и покладистыми, готовыми ссудить ближнему десятку или четвертную, ни слова не говоря а сроке возврата долга. А за свою нынешнюю до­ броту они хотят от окружающих, казалось бы, самую малость — забвения сделанной ими когда-то подлости. Но гак как сами они все-таки не могут забыть своей подлости и в глубине души терзаются ею и страшатся, как бы кто не напомнил им о ней, они изо всех сил ста­ раются не обострять отношений с окружаю­ щими, всячески задабривают их, либераль­ ничают, поступаясь нередко и самыми свя­ щенными принципами,— словом, делают все, чтобы сохранять хорошую мину при плохой игре. И при этом постоянно ищут оправда­ ний своему прошлому, и даже находят их в чем-то, обретая тогда внешнюю самоуверен­ ность тона в общении с ближними; лишь одного продолжают смертельно бояться: как бы их не ведающие тайны взрослые дети не разглядели их подлинное лицо и не потребо­ вали бы ответа на роковой для них вопрос. В ситуации, запечатленной в повести 10. Бондарева, этот вопрос прозвучал из уст Никиты Нравственное возмездие профессо­ ру Грекову явилось к нему в образе сына преданной им сестры. Однако профессор Греков нашел в себе силы (и откуда толь­ ко они взялись у него!) устоять перед пле­ мянником и даже пойти на него в наступле­ ние, не предполагая, что жертвой этого на­ ступления падет его младший сын, Валерий, которому правда об отце оказалась вовсе не безразличной Именно такие, как Вале­ рий. внешне легкомысленно-взбалмошные, но внутренне чистые и беспомощные, чаше всего и подрываются на заминированных ложью полях. Но самое тревожное в' том, что Ю. Бондарев разглядел в своем юном герое этакую беспечность в отношении к жизни. Послушайте, что и как отвечает Вале­ рий на занозистые вопросы своего двоюрод­ ного брата Никиты: «— ...Почему все-таки мы живем рядом с подлецами, знаем, что они подлецы, и считаем, что так нужно?.. — ...Жизнь — амплитуда маятника. Под­ лецы — и честные. Мерзавцы — и беззащит­ ные чудаки. Таланты — и бездари. Борют­ ся, возятся, но уживаются. Так было, так есть. Когда этого не будет, тогда нас не будет... — А как же тогда честным жить? Ка­ чаться на весах, поплевывая на все?.. Если подлецы почувствуют равновесие, они все­ гда перевесят... — Братишка, не надо пессимизма, все само собой придет к лучшему... С некото­ рых пор я создал себе новую религию — совесть. Лично я не делаю подлости. Нико­ му. И исповедую это. Но это моя совесть. И если каждый так— все образуется». Откуда у двадцатилетнего парня, сту­ дента исторического факультета, явилось странное пристрастие к толстовской теории непротивления злу? Откуда у него етоль безмятежно-спокойное отношение к подле­ цам? Ю. Ббндарев дает вполне определен­ ные ответы на эти вопросы: от беззаботной, обеспеченной жизни, от отсутствия широко­ го жизненного опыта, от книжных пред­ ставлений о жизни, сформированных с ми­ лой помощью и тех наших авторов, кото­ рые, с упоением толкуя о добре и зле, дол­ ге, чести и совести, забывают как следует объяснить, что общечеловеческие категории должны пройти через горнило революцион­ ного опыта рабочего класса, перестраиваю­ щего жизнь по законам научного комму­ низма. А Ананьев'в романе «Межа» («Октябрь», 1969, № 11, 12) на примере молодого сле­ дователя по уголовным делам Егора Кова­ лева и начинающего историка Николая Бо­ гатенкова показывает, к каким разочаро­ ваниям и даже трагическим осложнениям приводит отсутствие строгой классовой мер­ ки при решении, казалось бы, простейших жизненных вопросов. Егор Ковалев «всегда расследовал дел'а кропотливо, въедливо, и мучился, и сомне­ вался, особенно когда случалось писать об­ винительное заключение на человека с на­ труженными руками». При случайном столк­ новении со стариком Петром Ипатиным, как раз с «человеком с натруженными руками», Егор Ковалев проникся к нему чувством жалости и готов был ринуться на его за­ щиту, да помешала смерть Ипатина. Одна­ ко и после его смерти молодой следователь намерен был бороться за то, чтобы восста­ новить его доброе имя. Но над многим при­ шлось задуматься Егору, когда случайно было обнаружено скопленное Ипатиным зо­ лото. Копил старик для ино й жизни, той, что навсегда ушла после раскулачивания таких, как он. И Егору стало «не по себе оттого, что живут на земле такие люди, как Ипатиа, ходят рядом, жалкие и будто обиженные, и вызывают сострадание, в то время как они не заслуживают этого состра­ дания» Классовое прозрение пришло к Егору Ковалеву сравнительно легко,— он отделал­ ся всего-навсего чувством внутреннего сты­ да перед самим собой, а в душе, мог бы и возблагодарить судьбу за то. что она под­ сунула ему мертвого стяжателя и кулака в образе труженика. Но любопытен авторский комментарий к акту социального"возмужа- ния своего героя. Оказывается, переживая свое разочарование в Ипатине,, в котором он не сумел разглядеть кулацкой, сути, Егор Ковалев «ругал себя, не подозревая, однако, что все это непременно должно бы­ ло раньше или позже произойти с ним, как оно происходит с каждым человеком: у