Сибирские огни № 11 - 1970
Лопались почки берез, едва уловимо пахло сосной, подснежной клюквой и мхом. Глыбой черненого серебра высились горы-гольцы, ту скло мерцало налитое по край болотистое озеро; все словно застыло вокруг него. Только за синим сосновым бором (там была знаменитая «Третья») иногда вспарывал тьму луч прожектора. Зато на реке, под высоким яром, звонко играли, дробясь и скручиваясь, освобожденные коренные воды, плескала зыбь на песчаной отмели. День-два, и тронется саженного роста лед, смывая последние остатки зимы. Неспроста в не бе курлыканье журавлей, гомон гусей; без сна и отдыха тянет на север перелетная птица... Внезапно дядя Костя поднял голову, прислушался к всплескам воды на реке. — Поплыл к себе. — А разве... не он живет по соседству с вами? — Здесь его городская квартира. А там, в понизовье, кирпичный завод. — Кто ж он такой, дядя Костя? » — Долго рассказывать, парень. И тошно. Знаешь... Идем, покажу тебе кое-чего. Дома он подошел к этажерке, достал семейный альбом с толстыми коричневыми корками и сероватой бумагой. И вот сидел большой человек, подперев седеющую голову, медленно перебирал пожелтевшие снимки. — Узнаешь? — наконец спросил он и ткнул пальцем в невысокого, одетого в рвань, но лихого партизана. Пулеметные ленты в перехлест на груди, сбоку шашка, папаха, с полоской вдоль черного меха, и на ней вышито: «Борее за свободу».— Ну что, узнаешь? — повторил дядя Костя далеким голосом. Я пристально вглядывался в острый, неуловимо зна комый очерк лица. — Афанасий? — Он самый. — А рядом — вы? Мастер кивнул, потер ладонью морщинистый лоб. Немного помол чал и, запалив кривую трубку, повел рассказ: — Встретились мы в Иркутске, в двадцать втором, а было нам тог да по пятнадцати. Вступили в отряд Каландарашвили. О походе говорить много не буду, сам знаешь, небось. Погиб наш Дед, попал в засаду в тридцати верстах от Якутска, весь штаб до единого человека полег. Мы с Афоней в головном отряде были, у Строда. Вернулись, да не поспели вовремя...— Дядя Костя помедлил, собираясь с мыслями.— Так вот — Афанасий. Чудной он был какой-то. Волок на себе огромный сидор, наби тый черт-те чем. Гайки, железки, старые подошвы. На привале отойдет в сторону, развяжет сидор и давай вынимать по вещичке, обнюхивать, ощупывать. Скажешь ему: да выкинь ты дрянь эту! — отвечает: «Все сгодится. Сейчас, братуха, нашенское время. Мое время! Батя умирал, говорил — не дожить вовек. Дожили, пики-козыри!» Осенью, после рей да на Алдан, все его мысли были барахолкой заняты. Получит увольни тельную— и туда. — А как в бою? — Крепко воевал, зло. Он же из самой что ни есть последней бед няцкой семьи. Батрачил с девяти лет, с отцом слепым пол-России обошел,— дядя Костя снова набил трубку самосадом, голос его слегка дрогнул.— Спас он меня. Если б не он не сидели б мы вот так с тобой. Под Сысыл-Сысы было. Холод, снег по пояс, пепеляевцы озверели — на дню- раз по семи поднимались в атаку. Один скобленул меня саблей, хо-
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2