Сибирские огни № 09 - 1970
Мать Нелю обожала, послушно трясла седеющими кудрями и са дилась в соседней ко.мнате за древнее, красного дерева, пианино. Отец Нели был в командировке. Он всегда был в командировке. Я раз или два видел его — маленького, мрачного, умного человека, с широкой челюстью, с большими губами. Он был директором какого-то комбината, очень уважаемым в городе начальником. — Что нового? — бормотал Якубов, шурша газетами.—Андрей Степаныч, Гоша Вайсман, ну-ну, болтуны, на двадцать четыре месяца... Был я в Ташкенте,— говорил он нам с Нелей, и косноязычие, которое делало его чрезвычайно надменным, когда он разговаривал по телефону, теперь открывало в нем простецкого, доброго человека,— был в Таш кенте, там де-ревья цветут... Но он снова замолкал, и мешки под глазами набухали, как ласточ кины гнезда. А потом у нас с Нелей началось самое непонятное —-мы листали книги, крутили пластиночки, но уже бесконечно молчали. Она говорила мне раньше: «Не говори — я знаю», а теперь и этих слов не было. То есть, кончились слова, рассуждения поэту сторону синей двери. Мы как-то должны были, видимо, выяснить наши отношения, и потом нам стало бы легче. Я ведь ни разу ее даже не поцеловал. Мы сидели, я курил, в комнате было полутемно. Я тогда впервые задумался над тем, как в с е люди бесконечно да леки друг от друга, даже если вот они —-голова к голове, осторожно — какое-то мгновение — щека к щеке... Вот я сейчас выложу Неле свои мысли, даже самые тайные, и она — тоже, и все равно мы останемся чужими. Я могу обнять ее колени... Может быть, у нас будет то, единст венное, и все равно — даже и в этом случае — нам не приблизиться друг к другу... Так думал я тогда. В городе колдовала весна, липы были мокры и теплы, как живые звери. Мы уходили вечерами за малиновую в кромешной тьме высокую телеантенну города, к речному вокзалу — к дыму, сырому ветру, за паху свежей масляной краски и смолы, и молчали, молчали по два-три часа, уходя и возвращаясь, останавливаясь и расходясь. Любые сло в а —лишь бы не молчать — показались бы нарочитыми. Мы вымокали под дождем, мы не прятались в подъезды. — Домой, Неля? И Неля кивала. И дрожащие, в липнущей к телу одежде, держа под мышкой охап ки сырой сирени, сорванной сквозь забор, мы подходили к ее дому, и здесь было еще тяжелее: нужно было разойтись, а каждый боялся оби деть другого... И мы снова встречались, снова шли в кино, ели розовое мороженое, шли в сад, где галдел духовой оркестр и воздух был синим, и мне хо телось заплакать от невозможности что-либо изменить. Мы были как каменные. Нас эти свидания изматывали. Утром, забежав к физикам, в их бу фет, я иногда видел Нинку с Нелей, бледной, в какой-то уродской сверхмодной куртке с медными бляшками. Нинка таращила лживые глаза, что-то шептала заговорщицкое, и алый «Крюшон» в стаканах, брызгаясь, тоже что-то шептал, а Неля смотрела потерянно в стену, а увидев меня, вспыхивала и отворачивалась. После экзаменов она исчезла. Я узнал у Нины — Неля улетела в Ленинград, к родным. Оттуда, кажется, в Ригу на все лето. А мы остались строить спортзал.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2