Сибирские огни № 09 - 1970

Мы с ребятами пошли курить. Мстительно поглядывая на свою ле­ вую отяжеленную руку, я затягивался до всхлипа. Я решил найти ее и снова извиниться. Она со своей черненькой подружкой стояла возле стенда с выре­ занными из журналов иллюстрациями. В коридоре было сумеречно. — Девушка...— сказал я.— У меня как-то это так получилось... Извините... — Пожалуйста,— ответила она.—Я вовсе не сержусь. — Это точно? — Точно-точно. • Я постоял и, не зная, что еще сказать, начал ходить рядом. Подружки шептались. Мне всегда не по себе, когда люди рядом со мной понимающе пересмеиваются, негромко о чем-то говорят. Мне ка­ жется, они — обо мне. Я, сгорая от любопытства, бродил по коридору, не теряя из виду Прекрасную Незнакомку и ее подругу, и так вышло, что слушать второе отделение концерта мы сели рядом. Я слушал и краем глаза смотрел на Нелю. Неля жила музыкой, но незаметно для себя — движением бровей ли, шевелением ли рук — протестовала, когда музыка становилась темной, переходила разумный предел. Я слушал и стал незаметно думать о том, как, наверно, тяжело му­ зыканту работать,— вот Рихтер откидывается, снова приближается к ин­ струменту, он замер, его руки в смятении, теперь рояль мне уже не ка­ жется черной птицей, мне хочется его сравнить с шахтой, и музыкант в черном своем забое, он добывает уголь, свет, он врубается в темноту. Свои руки, еще ничего не сделавшие, я теперь держал крепко присло­ ненными к бокам — сам не знаю почему... После концерта в раздевалке я курил и снова торчал рядом. Мне хотелось сказать что-нибудь на прощание Неле, но при друзьях я не ре­ шался, да и повода не было. Я покашлял, размотал и снова повязал пестренькое кашне. Светлые нерусские глаза увидели меня. — Ничего не говорите,— сказала она.— Я знаю. Я растерялся, но она и сама больше ничего не сказала, тут ее под­ хватила под руку подружка, черная, с яркими щеками, и девчонки убежали. Толпа в вестибюле зашумела, закричала — вышел великий музы­ кант, желтолицый, замкнутый. На улице было зябко. Колдовал фонарями и звездами матовый март. Меня догнал мой лучший друг Димка. И я спросил у.него: — Ты не знаешь, кто она? Димка обрадовался. Мой высокий друг вертел головой во все сто­ роны, разглядывая светофоры и затемненные дома. Он думал. Потом произнес такую речь (он иначе не мог, всему подводилась- база): — Тебя к ней тянет необъяснимое: не нужно выяснять, что и как. «Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои». Говорят, что лкк бовь сводит родственные души. Я бы поостерегся так утверждать! Я бы поостерегся... Но я о другом! Очень глубоко сидит в нас нечто, не под­ дающееся классификации, учебникам: тяга к неустойчивому через пре­ красное. Мы вообще-то — все!. — боимся тревог, неурядиц, усилий. Но Паганини и Блок, Бетховен и Рембо — вот властелины народов и веков. Гениальные стихи или сонаты швыряют тебя, счастливого, пла­ чущего, на такие поступки, что, если вычесть причину, останется безрас­ судство, даже глупость. Но глупость —полезна! Прекрасное заставляем