Сибирские огни № 09 - 1970

И вот, обозрев таким образом — не спе­ ша и со всех сторон — эту трагическую в своей завершенности картину, мы приходим к выводу: теперь-то уж показано в с е, и разговор, следовательно, исчерпан. Но и на этот раз мы оказываемся правы лишь наполовину. Да, п о к а з а н о дейст­ вительно в с е . Но разговор, вопреки нашим предположениям, не окончен. Автор все еще продолжает его. Да,— как бы говорит он,— действительно, ф а б у л а исчерпана, но не исчерпана мысль, вытекающая из фа­ булы. Не исчерпан разговор, начавшийся по п о в о д у этой фабулы. Потому что разго­ вор этот шире ф а б у л ы , шире увиденной картины. Да и вся эта картина — лишь тол­ чок к тому чувству и тем мыслям, которые возникают при ее обозрении. Я вам п о к а з а л то, что в и д е л и обо что ушиблась моя душа,— как бы говорит нам поэт. Теперь я с к а ж у , что я д у м а ю об этом. А думает он вот что: Мне ж а л к о той судьбы далекой... Вот что он думает. И прямо, без обиня­ ков и ухищрений, говорит об этом, нимало не боясь показаться риторичным или сенти­ ментальным. И тут же поясняет, д о к а к о й с т е п е н и жалко ему «той судьбы»: Как будто мертвый, одинокий. Как будто это я лежу... Чего уж, кажется, больше! Стоя над уби­ тым парнишкой и оплакивая его судьбу, поэт приравнивает к нему себя, приравнивает к его судьбе — свою, и как бы — на какое-то мгновенье — сам становится этим бой- цом-парнишкой», распростертым на фин­ ском льду: Как будто мертвый, одинокий. Как будто это я лежу... И все-таки даже и этого кажется ему не­ достаточно. Поэт как бы опасается, что горькие слова о себе, «мертвом» и «одино­ ком», мы можем принять за случайно ска­ завшиеся, приблизительные, не обязатель­ ные, то есть за ф р а з у . И чтобы мы не по­ думали так, он, не боясь обвинения в пов­ торах или — того более — в косноязычии, преднамеренно и настойчиво возвращает нас к этим словам, к этим эпитетам, к этому, уже произнесенному им, образу: Как будто это я лежу. П р и м е р з ш и й , м а л е н ь к и й , у б и т ы й . И все еще, не довольствуясь и этим, счи­ тая, видимо, и эти слова недостаточными, он, как бы помедлив и пораздумав, прибав­ ляет: З а б ы т ы й , м а л е н ь к и й , лежу. Стихотворение дочитано до конца. И, пе­ реворачивая страницу, на которой написано оно, мы повторяем, вслед за автором, го­ рестно и потрясенно: Мне ж а л к о той судьбы далекой... А именно этого-то и добивался автор. Итак, стихотворение, как уже говорилось, дочитано. И все же есть еще один пункт, на котором мы не можем не остановиться. Речь идет о последней строке. Об эпитете «за­ бытый», который впервые всплывает в сти­ хотворении, когда оно уже заканчивается. Почему «забытый»? — вправе спросить мы. Разве то, о чем рассказывает автор, уже в м о м е н т его рассказа было отделе­ но от него и от нас большим отрезком вре­ мени? Да, отвечает нам автор,— ц е л о й в о й ­ н ой ! Об этом говорит строка, которую ра­ нее мы не приводили: Примерзший, маленький, убитый На то й в о й н е н е з н а м е н и т о й... На «той»! Значит, после нее прошла (или идет) другая война, более «знамени­ тая»? — догадываемся мы. Да, так оно и •есть. Шестью строчками выше на этот счет содержится указание совершенно опреде­ ленное: С р е д и б о л ь ш о й войны ж е с т о к о й , С чего — ума не приложу,— Мне жалко той судьбы д а л е к о й . . . Так вот око, в чем дело! Та война «не­ знаменитая», на которой «боец-парнишка» был «убит в Финляндии на льду», увидена поэтом из другого времени, более поздне­ го. «Среди большой войны жестокой», сре­ ди пламени, объявшего полземли, и повсе­ местной и ежеминутной смерти, на спор с которой вышел в е с ь н а р о д , автор вдруг увидел — по душевной ли прихоти или по необъяснимым законам человеческой психо­ логии — с о в с е м и н у ю , «ту», хоть и не далекую, но почти забытую на фоне «боль­ шой войны, жестокой» локальную войну, где тоже было много солдат, но все-таки куда меньше, чем на этой «большой» и «жестокой» войне. И глядя из ревущего пламени «этой» войны в заснеженный пей­ заж «той», «незнаменитой», он различил там этого «бойца-парнишку». Одного. Ибо таков закон искусства: что­ бы потрясти всех, надо показать одного. Но показать подробно. И подлинно. Достовер­ но. Как самого себя... Вот этого-то одного, «примерзшего», «маленького», «убитого», распростертого и переметаемого снегом на скользком и хо­ лодном льду, и увидел я, прочитав стихот­ ворение. Как будто приник к холодному глазку стереотрубы. Увидел и уже не мог и не могу забыть о нем. И что бы я сейчас ни делал, я все время каким-то особым, боковым зрени­ е м — все время! — вижу этого «бойца-пар­ нишку», ощущая его рядом, ношу его в се­ бе. Потому что он уже — не просто «боец- парнишка», лежащий сам по себе на том да­ леком и холодном финском льду, недося­ гаемом для меня. Он — часть меня самого.