Сибирские огни № 09 - 1970

может показаться не только непритязатель- ным, но и — на взгляд, конечно, поверхност­ ный — безыскусным до неумелости или, по крайней мере, «незавершенным», «неотшли­ фованным» и уж, конечно же, лишенным ка­ кого бы то ни было изящества. Да и о ка­ ком изяществе может идти речь, когда ар­ хитектоника его не отвечает ни одной уза­ коненной учебниками твердой форме стиха, поскольку в девятнадцати строчках, состав­ ляющих его, шесть рифмуются параллельно, остальные через одну или две, а то и через три строчки, и ■ порядке абсолютно н е- о б я з а т е л ь н о м ; когда восемь строчек, то есть добрая половина стихотворения, имеют глагольную рифму и, в довершение всего, в двух из них — да не где-нибудь, а именно в последней, «ударной», строфе — слово «лежу» рифмуется со словом... «ле­ жу»!.. Согласитесь, что вкусу «изощренно­ му», Вкусившему от хрестоматийных обра­ зов «правильного» метрического стиха, все это потрафить может едва ли. И все же... Все же девятнадцатистрочное стихотворение это — одна из вершин нашей военной— и не только военной -- лирики. Начинается оно совсем не примечатель­ но. Строчками подчеркнуто не броскими, поначалу даже и не задевающими ни наше­ го внимания, ни нашего воображения. Строчки эти информационны. А информа­ ция эта буднична,— накаких сенсаций и эмо­ ций. Всего лишь сообщение, оброненное автором как бы между прочим и вполголо­ са. Как бы даже и не для нас: Из записной потертой книжки Две строчки о б о й ц е-п а р н и ш к е... Ничуть не больше: именно две... И имен­ но — «о бойце-парнишке». Ну, что ж, согла­ шаемся мы,— о парнишке, так о парнишке! Но и о нем, об этом «бойце-парнишке», ска­ зано так, что мы ничего необычного, выте­ кающего из этого сообщения, не ждем. Да пока и не видим. Не видим ни парнишки, ни тем более бойца. Самое большее, что вызывают эти строчки в нашем воображе­ нии,— некоторое представление о сиюми­ нутном состоянии автора информации, скло­ нившегося над своей з а п и с н о й п о т е р ­ т о й к н и ж к о й , содержащей, как видно, дорогие ему записи военных лет. Перелисты­ вающего эту книжку. Вглядывающегося в нее, как в свою память... И в д р у г— следующая строка. Еще ни­ чего определенного не сообщающая, но вселяющая определенную тревогу: Что б ы л в сороковом году... Фраза не окончена, но мы догадываем­ ся: что-то случилось с ним, с этим «бойцом- парнишкой». Стряслось. Но что именно? По­ пал в беду? Убит он? Ранен?.. А, впрочем, почему именно с т р я с л о с ь ? Может быть, вовсе и не стряслось, а п р о с т о с л у ч и ­ л о с ь ? Даже, может быть — почему бы и нет? — что-то и приятное для него, радост­ ное? Совершил, например, подвиг? Или бы» произведен в герои?.. Во всяком случае, по- верить-то хочется именно в это. Хочется. Но не получается. Мешает ин­ тонация строки. Мешает это — «в сороковом году...» Мы слишком помним этот год, год изнурительной военной финской зимы. Пом­ ним, сколько их осталось там, на земле Финляндии, этих «бойцов-парнишек». И предчувствие беды охватывает нас. Увы, оно не обманывает, это предчувствие. Что был в сороковом году У б и т в Финляндии...— читаем мы дальше. Да, так вот оно что: убит! Все-таки убиг. Не подвиг совершил. Не в герои произве­ ден. О чем мы могли подумать и чего там хотела душа. Нашему сердцу больно. Оно скорбит. Но что поделаешь: убит. Об этом написано черным по белому. И ни уйти ОТ этого нельзя, и не поверить в это невозмож­ но. Ибо сказано об этом голосом, не уме­ ющим шутить. Голосом, которому нельзя нв» поверить. И мы покоряемся. Верим. Но стихотворение не окончено. Хотя, ка­ залось бы, что же еще можно добавить и тому главному, единственно важному, что уже сказано,— «убит»! Ведь перед лицом этого главного все остальное уже ничего не значит. Но, оказывается, есть что. И дело даже не в том, что е с т ь , что «добавить». Дело в том, что, как мы увидим дальше, автор не м о г не «добавить». Стихотворение не окон­ чено, и разговор поэта с нами — или, лучше, с самим собою — тоже. Он сообщил нам о с в о е й утрате. И даже указал, когда м где понес он эту утрату: Что был в с о р о к о в о м году Убит в Ф и н л я н д и и... Но, сообщив нам об этом горестном фан­ те, он, художник, не мог на этом поставить- точку, не мог сразу отойти от этого «бойца- парнишки», оставить его. Он должен был* постоять над ним. Всмотреться. Увидеть его. Рассказать о нем. Пока т о л ь к о себе. И он приступает к этому горькому за­ нятию, к этому грудному разговору. При­ ступает постепенно. Ибо не тот это пред­ мет, чтобы разговор о нем можно было вести легко и развязно. Для начала он до­ бавляет лишь два слова к предыдущей, н» дочитанной нами до конца, строка. Лишь, два слова: «на льду». Что был в сороковом году Убит в Финляндии на л ь д у . Всего — два слова. И опять-таки совер­ шенно нейтральных, не окрашенных никаки­ ми эмоциями. Но — вот чудо Поэзии! — под­ готовленные предыдущими немногими, не­ точно сказанными и точно поставленными строчками, и вошедшие с этими строчками в сцепление, слова эти срабатывают, как де1 тонатор. Белое поле бумажного листа, на»