Сибирские огни № 08 - 1970

себя человек своим в компании, как его-обдают холодным удивлением: а ты, мол, собственно, чего в свояки навязываешься? — «Для кого вы пишете свое произведение? Рабочие вас не чита­ ют, потому что они вас не понимают, а интеллигенция вас ругает».— До меня такие записки не доходят,—удерживая ровный тон, соврал Маяковский.—Откуда они знают, что меня не понимают, если не чи­ тают меня? Для меня было бы губительно, если бы сказали, что они вас читают и говорят, что дрянь. Так что, товарищи, такие записки для меня большого значения не имеют. А что интеллигенция меня ру­ гает—то ведь есть интеллигенция —ругательное слово, есть и рабочая интеллигенция... Только после смерти вы будете говорить, какой заме­ чательный поэт умер... Рабочие доброжелательно засмеялись и зааплодировали шутке. Мейерхольд, недавно восхищавшийся тем, как Володя гениально ведет диспуты, не засмеялся и, закинув голову, с болью смотрел на друга стальными, выпуклыми глазами. Сколько вопросов, когда-то повторяемых из вечера в вечер, теперь уже перестали задавать! Давно уже никто не спрашивает: «Почему вы пишете лесенкой?» «За что вы ругаете Полонского?» «Почему все время подтягиваете брюки?» «Как вы относитесь к Есенину, почему он покон­ чил с собой?».. Даже ударный вопрос насчет неуважения к Пушкину теперь только изредка, в виде исключения, задают лишь пронафтали- ненные чудаки. И,один только этот проклятущий клич пронизывает всю жизнь, от первого выступления до последнего: «Вас не понимают!»». Даже в такой аудитории!.. А потом спохватываются, когда уже поздно. Сергей Есенин впервые был назван великим национальным поэтом на черном полотнище у здания, где стоял его гроб. Всеволод Эмильевич не мог дневать и ночевать с другом, наступал час, и он уходил. И Маяковский отправлялся в герценовский полупод­ вал, чтобы между коньяком и биллиардом развеяться перед сном. Был еще один, самый надежный, но и самый страшный способ вы­ простать душу: написать новое «Про это». Ну, а если оно не выпроста­ ет, а сожжет душу? Если только одно «Про это» может вынести одна жизнь?.. И все-таки на Лубянке, ночью, когда затихали соседи по квар­ тире, он, не развеявшись коньяком и биллиардом, брался за перо и, вслушиваясь в поток сознания, стенографировал в записной книжке наиболее внятные обрывки: Жалела людей желудей в В серебре как в песочке старичонки височки . . . . . » ъ Я песню в горле смирял становясь на горло собственной песне Ночь обложила небо звездной данью когда встаешь, растешь и говоришь векам, истории и мирозданию Где сыщешь любовь при такой непёрке все равно что в автомобильном Нью-Йорке искать на счастье подкову. Этот поток несозревших мыслей иногда разрывала Лиля своим телефонным звонком. Однажды, спозаранку застав его в Лубянском проезде, она издалека, из Гендрикова, позвала его: 4* 51