Сибирские огни № 08 - 1970

тоже ничего не выдумал, кроме Тани Яковлевой, единственной, кого он готов назвать странным в своем лексиконе словом «жена». •— Одно из двух,— начал он натянутой шуткой, и голос его был глухой и гулкий.—Или ты моя, или я твой. Таня вздохнула глубоко, протяжно, но, заговорив, не прерывалась, и стало ясно, что все обдумано ею фраза за фразой: — Маму беспокоят все твои прежние стихи, которые посвящены одной —Лиле, Лиле и Лиле!.. А мне, думаешь, так легко решить? А ду­ маешь, так легко рвать все связи, какие уже составили мою жизнь?.. И скажи, где мы будем жить с тобой в Москве. В одной комнате на Лу­ бянке? Да ты же меня прогонишь, чтоб я не мешала своими шляпками тебе писать!.. Или, может быть, в твоей комнате у Бриков?.. Я здесь си­ жу в своей комнате и делаю шляпки, и поставляю их в магазины. А в Москве что, открывать свою мастерскую? Так у вас же закрывают­ ся последние частные лавочки!.. Идти на фабрику, как твоя сестра? Но этого я не умею. Да и кому сейчас в СССР нужны модные шляпки? Ну, кому они там нужны? Кроме шляпок, я ничего не знаю, а быть просто при муже не хочу. Меня рано приучили быть независимой. — Так это же хорошо,— пробормотал Маяковский, ухватясь за последнюю фразу, в которой было хоть что-то близкое ему. Защищаясь от Тани, он вспомнил, что надо же съездить в Ниццу, чтобы полечить горло морскими солями, надо немедленно уезжать из Парижа. — Я еще ничего не решила,—уходя, воскликнула Таня с доса­ дой.—Я все думаю, ломаю голову. Ты все перевернул во мне! Он только сочувственно покачал головой. Когда позже принесли телеграмму из Москвы, он бросился к си­ нему заклеенному квадратику, как к маленькому спасательному кругу. Лиля сообщала: «Переводе валюты категорически отказано». Это не произвело на него ни малейшего впечатления. Сряду полу­ чив два отказа, так фатально согласовавшиеся между собой, он стал успокаивать Лилю, которая ждала с неприязнью и тревогой, чем кон­ чится эта поездка: «И в Ниццу, и в Москву еду, конечно, в располага­ ющей и приятной самостоятельности. Извини, пожалуйста, что за- талмудил тебя с деньгами. Тем лучше — раньше поеду, но, конечно, все- таки свинство»... А пока он бросился по знакомой дороге на юг и в покачивающееся окно машинально разглядывал щиты вдоль полотна: жестяные фигурки гарсона с подносом и бутылкой — рекламу аперитива «Чинзано», коро­ ву с разинутым ртом («Корова, которая смеется»), прославляющую мо­ лочные продукты. А сам все никак не мог взять в толк совершившее­ ся... Да о чем же это говорила Таня? О письменном столе, заваленном шляпками? О том, куда девать прошлое? Где жить?.. Он думал только о любви, и ему ничто не мешало. Она думала о быте, и это было поме­ хой любви. Яков Ильин и Нюра Северьянова создали семью без быта. Он, Маяковский, ни разу и не видел Нюры, потому что Яков — то в Москве, то на Дону, а Нюра — то на Урале, то в Иваново. У них уже растет дочка, которая редко видит сразу и отца и мать. Это, наверно, и есть настоящая семья, современная советская семья, не то чтобы спе­ циально предавшая анафеме быт, а просто не думающая о нем. Семья, в которой постоянно живо чувство принадлежности друг другу. Надежное чувство принадлежности, с которым не страшны разлуки. Несколько дней пробыл он в Ницце, укрепляя горло под наблюдением дороговато стоящих врачей. Но долго лечиться не пришлось —не до