Сибирские огни № 08 - 1970
На нарах все сжевали, слопали, и сейчас, повернувшись голова ми к проходу, прислушивались к беседе. Однако вмешаться никто не смел; ели глазами Овода, принимая его слова за остроумие. А как же! Окажись верх его, Шубина, уложи он всю эту кодлу, любовались бы им, а урок пинали бы. Щур все еще ел, аккуратно выбирая косточки из рыбы, выплевывал их в Шубина, невинно тараща глаза. — Угадываю твои мысли, пахан, ты недоволен, ограбили, мол, те бя, потрясли мешок. Даже презираешь нас: рвань голодная, нажраться захотели. Если ты так думаешь, — плохо это, скверно и обидно. Мы не грабили, а только разделили жратву на всех ради справедливости. Не до ходит? Тогда объясню. Воровал ты на воле? Хапал? Да, воровал, мошен ничал, хапал, а у кого? У народа. Значит, и у нас, бывших граждан. Вы вод: все это наше, общее, и поделить эту кучу ворованной еды мы были обязаны. Вот так. Может, ты думаешь, что мы нарушили закон? Нет и нет! Букву закона мы не преступили, и нас поддержал бы любой проку рор, любой судья и кодекс. — Вот дает! — восхитился тот же плюгавый мужичонка. — Не хуже ворона поет! — Брысь, шкода! — цыкнули на него. Мужичонку пхнули, он исчез в глубине нар. — Скажу больше; это ты нарушил закон, учинил буйство. Полага лось бы наказать тебя. Был тут разговор — парочку раз посадить те^ бя на пол. Я не дал согласия. Не одобряю побоев. Я полагаю, пахан,— человека надо воспитывать гуманно. Я люблю добро, я люблю справед ливость. В нашем ковчеге, пахан, справедливость и закон мы должны блюсти построже, чем на воле. Там от соседа ты уйти можешь, если он тебе душу мотает, сбежать куда глаза глядят, а тут — все равно лежи рядом. Некуда нам уйти друг от друга... Нам нельзя без закона. Без за кона— мы стадо скотов, хлам, отбросы. Сидеть тебе долго, пахан, ты об этом задумайся. Шубин молчал. Говорить ему с этим мальчишкой не хотелось. Кура жится, словами балуется. Покалякать про законы урки любят. Но про молчать было нельзя. — Вот сунул ты мне в живот — и вся справедливость, — сказал он, желая закончить разговор, и поднялся. — Темный же ты, пахан, — вздохнул Овод.— Темный и дикий. — У, зверюга! — взвизгнул свесившийся с верхних нар рыжий му жичонка и издали ткнул в лицо Шубина расставленными грязными паль цами. На нарах загомонили: — Идол! Такой за копейку продаст. За папироску зарежет. Шубин слушал спокойно. Он понимал: битого всегда ненавидят. Последняя шваль перед битым геройствует. Его тошнило. Он шагнул к своим нарам, держась за стенки. — Ты туда не мостырься, пахан, — крикнул ему Бык. —Я сам у оконца лягу. — Нет, Бык, не ляжешь,—сказал Овод.—Усвоил? — Ты меня, Пашка, на испуг не бери, — начал Бык, но замолчал под тяжелым взглядом Овода. — Иди, пахан, ложись, никто тебя больше не тронет, — спокойно продолжал Овод. — Твое место, отдыхай. Шубин лег, укрывшись с головой телогрейкой. Вагон выстукивал колесами, скрипел и кренился. На нарах скоро угомонились, стихло. Шу бину не спалось.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2