Сибирские огни № 08 - 1970
ужасом убеждаясь, что воля —это прошлое, сказка, а настоящее— эти вот тесные четыре стены, шаги в коридоре, чужое дыхание рядом... Теперь сны про волю снились все реже, и если ему грезилось, что он летит на самолете в Тобольск погулять, посидеть в ресторане, то во сне еще понимал, что это неправда, не будет этого... Шубин приподнялся, поглядел в окошко. Лицо ополоснуло струей холода. Тянулась серо-желтая тундра, косо разлинованная падающими хлопьями снега. В обед припекало, а вот уже снежком затрусило. Осень. Не сегодня-завтра лесорубы соберутся отплывать в тайгу, караваны паузков вслед за дымящими буксирами потянутся вверх по Тазу. Брига ды поплывут за сотни километров в тайгу, в вольную жизнь. Готовился бы и он в дальнюю дорогу.... Шубин любил дни сборов: хлопот у бригадира под завязку — бега ешь целый день по райцентру, карманы у тебя набиты деньгами, что-то покупаешь, оформляешь документы, спешишь, спешишь... Тридцать че ловек, двенадцать коней — это продержать надо зиму, обеспечить пи щей, фуражом, инструментом. Беда, если не запасешься чем загодя: ■бригадир за все в ответе, все в голове держи, от гвоздя и ложек до движ ка и паузков. Шубин в это время не то, что рюмку выпить, перекусить не успевал. Ты у всех на глазах. Сам предрика Комченко интересуется: лес для тундрового поселка подороже хлеба... Выпивал Шубин после того, как отчаливали, когда караван скрывал ся из вида райцентра. Тогда, убедившись, что до начальства далеко, а до бога высоко, Шубин спускался в трюм и, присев на бочонок, единым ду хом выпивал из горлышка белоголовую, утирался рукавом. Почуяв теп ло и легкость во всем теле, поднимался на борт. Широко стелилась река, в воде купалось низкое солнышко, по небу плыли ветряные рваные обла ка. Хорошо! Мило! Жизнь! Бригада тоже гуляла. Шубин разрешал. Люди на всю зиму отрыва лись от дома, от семьи, а таежная жизнь—-не курорт, не малина... Шубин тайгу любил. Мясо надо — подкарауль лося из карабина, медведя завали. Ухи захотел — лови рыбу: речки, озера, вся живность, что лежит, чтр бежит — все твое. И нет над тобой ни единого погонялы. Далеко они остались, и ты, бригадир —тут один во всех лицах: корми лец, поилец, судья и прокурор. У Шубина опять заныло в груди: ничего этого теперь не будет. Ни хлюпанья волны о паузок, ни быстрой лосиной тени, ни таежной воль ницы... Словно окаменев, он лежал на спине, глядя на качающийся пото лок. На нарах молчали, и этим многолюдным своим молчанием и вздра гиванием в такт колесам лежащие вповалку люди походили на мертве цов. Всех, наверное, как и его, давила скука. Внизу шушукались. Шубин приподнялся и в середине вагона увидел компанию урок, сидящих прямо на полу. Среди них, на голову выше ■остальных — тот парень, который заговорил с ним. Что это урки-рециди висты, Шубин понял с первого взгляда. Они курили, сидя кругом, сдвинув близко головы. Шубин развязал мешок, достал пирог — он был с сигом — и начал есть. Ел от скуки, чтобы чем-нибудь занять себя, утишить тоску. Он представлял, как Анна пекла этот пирог, как она ходила по избе, шепча свои баптистские молитвы, а в воздухе пахло тмином и мятой. Урки о чем-то заспорили. Их взгляды и бормотанье насторожили Шубина. По каким-то признакам он догадался, что говорят про него. Ни чего определенного не было, он поймал на себе пристальный взгляд чер нявого недомерка в густой, как овчина, шевелюре, должно быть, кавказ
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2