Сибирские огни № 08 - 1970

— Владимир Владимирович! —завопил он, открывая дверцу «Ре­ но».—Куда вы пропали? Вы опаздываете на выступление во Вто­ ром МГУ! — Не знаю никакого выступления! — зло крикнул Маяковский. — Побойтесь бога! — Я никуда не поеду! Я больной!—Маяковский с силой захлопнул дверцу, отрезав себя от растерянно топчущегося на мостовой Лавута, и приказал Гамазину: —Поезжайте! Они отвезли Веронику домой, отдохнуть после репетиции. И до са­ мого вечера не мог Маяковский ни лежать, ни читать, ни есть, пока не увидел в кривом коридорчике ее, Колядку и Яншина. Они вчетвером сели играть в покер, как в добрые старые времена. Маяковский играл вяло, проигрывал молча, посапывая гриппозным но­ сом,—не шумел, не взрывался, не пытался, как прежде, преодолеть во что бы то ни стало невезение. Он искал и не мог найти в Веронике того порыва к нему, который однажды ощутил в Доме работников искусств. Весело и небрежно играла в карты молодая, красивая женщина, счаст­ ливая сама по себе. А он был несчастен не от проигрышей, а от счастья Вероники, которое было помимо него. К концу вечера он проиграл все наличные деньги, завтра надо было тащиться в сберкассу. Провожая гостей, он печально пошутил: — Ну, кто мне теперь трешку даст на базар? Асеев вытащил какие-то рубли, Маяковский взял их и сунул в кар­ ман. Он был страшноват —с отечным лицом, красным, припухлым но­ сом, с мокрыми щурящимися глазами. Вероника уходила со своим не­ изменным рыцарем,—толстым и добрым, как Ламме Гудзак,— который беззаботно принимал ухаживание за ней стареющего поэта, уверенный в своей молодости. Вероника ушла. И всегда только и будет, что вот так появляться маняще и уходить, уходить. А в столе лежит телеграмма, предвещающая постоянство, и сколько бы ни продлилась жизнь, Лиля будет всегда при­ ходить, приходить... Один во всей квартире, тишину которой нарушали только редкие вздохи спящей в гостиной Бульки, он подумал о своем «Баярде», как бы ощутил его холодное, тяжелое,' маленькое тельце, и вспомнил, что тот лежит в Лубянском проезде, храня одну-единственную пулю, оставшуюся со стрельбища в Пушкино. В эту ночь он полуспал, полубредил, и какие-то давнишние кошмары давили его... Очнувшись, он смотрел на часы, удивляясь, зачем на них смотрит и чего хочет от них... Едва начало рассветать и великий город еще не проснулся этим ран­ ним утром 12 апреля, как он украдкой, будто боялся разбудить город, положил на стул возле кушетки белый лист бумаги и написал: «ВСЕМ»..." «В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил»... Он когда-то писал Лиле, что не покончит с собой, потому что боит­ ся за маму и Люду. А они всю жизнь боятся за него, но не могут его оберечь... Вот сейчас бы он пришел к ним... При одном виде лица его пошли бы от мамы такие токи боли, за которые он никогда бы не про­ стил себя... Если б это было как в детстве! Когда он мог пожаловаться маме и ощутить от нее только ласку и защиту, не зная, больно ли ей за него. А теперь он знал, что вся ласка ее пронизана болью... Теперь он не в силах бояться за них, и только может, задыхаясь от безысходности,