Сибирские огни № 07 - 1970

тогда себе на горло и нигде не напечатал тот сентиментальный всхлип. Он не хотел спасать Цаппи —пусть одним фашистом осталось бы мень­ ше, все равно с ними придется разговаривать остротами штыков... Это был непосредственный, нервный порыв, а в принципе он был согласен и горд, он снова уже думал стихами: Не знаю, душа у нас добра ли,— но мы и этих фашистов подобрали. Обгоняя гуманные страны, итальянцев спасаем уверенно. Это — «-очень странно». Но... совершенно верно. От подвала Ипатьевского особняка до 82-й широты Ледовитого океана —этот путь тоже прошла революция, ставшая настолько сильной, чтобы протянуть руку помощи даже врагам. К концу ледовой эпопеи появился в Москве Мейерхольд. Сначала Маяковский услышал по телефону его четкий глуховатый голос, а потом увидел его самого — сутулого, сухопарого, с заметной сединой в буйной молодой шевелюре... Друзья обнялись, похлопали друг друга по спинам, улыбаясь так широко и облегченно, как оба улыбались не часто. Мейерхольд хотел конфиденциального разговора, поэтому встрети­ лись они в комнатенке на Лубянском проезде, куда Маяковский, ради свидания, прихватил бутылку любимого сухого вина. Один был в обыч­ ном костюме с галстуком, другой —в свободно обвисающем френче с ог­ ромными накладными карманами на бедрах, в крагах над тяжелыми бутсами. В сопоставлении с пиджаком такая форма казалась взятой из театрального гардероба для какой-то роли. Мейерхольд тоже был горд и восхищен «Красиным», Чухновским и «Красным медведем». — А потерпи катастрофу наши —ни одно государство пальцем не шевельнуло бы. Совершенно точно! —Его большие, длинные глаза сталь­ ного цвета выражали презрение, и жаль, что в комнате не было объекта, которому предназначался выразительный взгляд.— В этом тоже нова­ торство нашей страны: вздыбливать человечество новой этикой! У Всеволода Эмильевича характер, как говорили артисты, был рез­ ко континентальный: пафос у него мог внезапно смениться унынием, а раздражение — смехом. Когда Маяковский, взяв у соседки две рюмки и сам их вымыв на кухне, вернулся, помахивая обеими руками, чтобы стряхнуть с рюмок воду,— за столом сидел человек с серым, усталым лицом, положив на голову руку с торчащей между пальцами папиросой; седые кудри его дымились. — Володя,—трагически сказал Мейерхольд.—Дело гораздо серьез­ нее, чем ты думаешь. Только твоя пьеса может спасти положение. Я уез­ жаю за границу. Год поработаю в парижских или берлинских театрах. Дома мне делать нечего, пока нет хорошей советской пьесы. На старом репертуаре театр проживет сезон и без меня.—Он вскочил, загремел бутсами по полу и закричал: —Я не могу видеть этот старый репертуар! Я не люблю долго сохранять старые спектакли! Я вам не помреж! Я не­ прерывно должен создавать! Маяковский вращал рюмку за тонюсенькую ножку... Это он словно сам метался перед собой, громыхая, в тесной комнатке. Все было тесное, все было маленькое... Жизнь невероятно перепутывала масштабы, то размахиваясь по-«красински», то сжимаясь до ножки соседской рюмоч­ ки... Гениальный режиссер не может проявить себя, и это зависит не от него. Он беспомощен, потому что никто для него не написал пьесы.