Сибирские огни № 07 - 1970

дойти до бычьих рогов, если его дразнить красным».— Он поднял лицо и грубо сказал:— Красное не меня, а тебя раздражает. Стихи мои — красные, и беляки ненавидят их за абсолютную вредность для себя.— «Почему конфискована ваша книга?» Он без паузы, с маху прочитал это и, взволнованный, ступил на самый край эстрады: — Первый раз слышу. Товарищи, это что, факт или кто-то развле- кается? Я очень прошу писавшего подойти ко мне — не для ругани. Он подождал, нависнув над аудиторией, но опять никто не вышел, и, дернув плечом, он склонился над следующей запиской: — «Я удивляюсь вашему самообладанию среди этой толпы, жад­ ной до скандальных историй. Удивляюсь и преклоняюсь».— Вот такие записки приятно читать. И без того непрерывный шумок стоял в зале, а тут смешки и выкри­ ки прорезал свист, на манер того, севастопольского, но большинство зашикало и закричало: — Вывести свистуна! — «Вы самый замечательный поэт сейчас в СССР»,— раздельно и громко прочел Маяковский. И эти торжественные и простые слова на фоне свиста и выкриков поразили разнузданную аудиторию, стало тихо. — Опровергать не буду. Опровергателей и так полно сидит.— «По­ чему вы назвали свое детище «Хорошо»? —Он буркнул добродушно.— А как мне его назвать? Петей, что ли? Он развернул очередную записку, и полураскрытые, готовые к от­ вету большие губы вдруг плотно сомкнулись. Он стоял один на высокой сцене и медленно, молча багровел. Он сжал записку в кулаке и, погро­ зив им залу, тихо, сдавленно сказал в полной тишине: — На эту записку вам ответит ГПУ. Он резко повернулся спиной и мерным, широким шагом ушел с эстрады. Его проводило молчание, и уже после, когда он стоял в комнате и подрагивающими пальцами разминал папиросу, докатился глухой рев. Вбежал Павел Ильич, хлопнув за собой дверью. — Публика требует, Владимир Владимирович. Или, может, пере­ рыв объявить? — Вечер окончен,— с ненавистью выговорил Маяковский, метнув взгляд на подвернувшегося Лавута, и сунул ему узкий клочок бумаги, на котором было выведено печатными буквами: «Ты скажи мне, гадина, сколько тебе дадено?» Лавут ахнул и побежал на сцену. Когда он, закрыв вечер, вернулся, Маяковский с тоской сказал: — За каким чертом они ходят меня слушать? Половина записок ругательных. Был буржуй, а теперь прет мещанин с канарейкой. Снова хлопнула дверь, и появился маленький, худенький человечек в огромных, не по лицу, очках. — Вы просили... подойти меня,— не без робости пробормотал он, и измученный Маяковский яростно уставился на этого странного храб­ реца, осмелившегося все-таки явиться. — Я учитель... Это я написал вам о конфискации вашей книжки. Маяковский обмяк, тихонько выдохнул: «Фу-у...» Вот до чего довели — чуть не разделался с невинным!.. Учитель не помнил, какую именно книгу конфисковали, но сам чи­ тал о приказе Ленинградского гороно об изъятии. ...Еще не легче1 Ведомство Луначарского конфискует книги Мая­ ковского.