Сибирские огни № 05 - 1970

— Ты, может, голубь, сам не понимаешь, потому что здоровый да дурной, дак я скажу... Знаешь, голубь, где Рита бедная работает?.. Вот где моя невестка, дак еще черт-те где дальше. Это тебе — сел на поезд да повезли. И с производства так. А за ними автобус приходит, когда конторских, говорят, уже развезут. Хоть плачь, хоть кричи, на час поз­ же И все и ждут... И она, голубь, раньше ждала... А теперь? Лыжи она себе справила, да через гору прямиком — как не страшно-то?.. А чего, голубь, торопится? Бабка Шевченчиха не брешет — тебя ждет! — Иди ты! — не поверил Громов. — Куда это мне идтить? — грозно спросила бабка, подбоченясь, и тут же к Громову, нагибаясь слегка и отводя назад сухонькую ладош­ ку: — Я в своёй квартире! Я дома!... И Петька мой никогда меня невест­ ке в обиду не даст, будь она хоть раззолотая!.. А на твоем бы месте пришла бы я домой пораньше да поглядела, брешет бабка, чи нет?... У тебя и окна туда выходят, на гору... Там, где дети да эти здоровые дураки спортмены катаются это сбоку, а она всегда ближе их — пря­ мо ездит. Там и лыжница проложёная!..— и закончила, будто снова искренне удивясь.— Здоровый да дурной! Никто никогда особенно не ждал Громова, может, потому и послу­ шал он бабку, пришел однажды домой пораньше, и стал у окна... Сначала так стоял — в одной руке кусок колбасы, в другой — хлеба краюха... Жевал, возвращался к столу, чтобы в соль колбасу ткнуть, назад приходил, посматривал в окно, посмеиваясь про себя — чертова бабка, поверил ей, дурак, понял — снова отрывался... Вечер был ясный, и белые горбы сопки под закатным солнцем але­ ли чисто, в роздыми стоял березняк на вершине, а внизу, на взлобках уже начинал синеть неплотный туман, и Громов, которому не часто при­ ходилось присматриваться к тихости и красоте вокруг, залюбовался не­ вольно, и перестал жевать, и заволновался почему-то, и волнение это усиливалось, когда думал о Рите... И совсем странное что-то с ним стало твориться, когда увидал на единственной вдалеке от раскатных горок лыжне маленькую одинокую фигурку, когда понял, что это вправду она и есть, Рита... Сначала удивился — все-таки не ждал — и тут же улыбнулся снис­ ходительно: будто и не было у него сомнения, будто иначе и быть не мог­ ло, будто очертя голову и должна была из-за Громова, из-за него мчать­ ся Рита на лыжах. Как — иначе? И вдруг — откуда взялось — стыдно ему стало за это свое самодо­ вольство, и пришла радость, незнакомая ему тихая радость; росла она, захлестывала, щемила душу тревожно и счастливо, и были в ней и забытое ощущение юности и доброты в себе, и нежной жалости ко все­ му и почему-то жалости к самому себ е— жалости почти до слез... Он резко отшатнулся от окна, когда Рита почти у самого уже подъ­ езда воткнула в снег палки и, снимая варежки, глянула вверх... Переполняясь ощущением силы, заходил по комнате крупно, заме­ тался из угла в угол, и ему было некуда деть себя в этой малень­ кой комнатушке, и некуда было деть свою радость и готовность свою не­ медленно сделать что-то большое и доброе, и некуда определить свою силу... Тяжелые его руки жадно искали работы, он то отталкивался от сте­ ны, то хватался за спинку стула, постоял у белесого своего шкафа, рас­ топыренными пальцами сдавливая угол, и грохнул вдруг сбоку громад-- ным кулачищем, и доска хрустнула, проламываясь, а Громов посмот­ рел на свой онемевший кулак и рассмеялся тихонько... И вдруг как будто кольнуло: да почему он так?!..