Сибирские огни № 05 - 1970
где не пивал такой. Идем мы ко ключу-то, а Степша шаг все вытягивает, и, вижу, забота у него на лице. Будто опоздай он на минуту какую — и пересохнет родник. А за целых сто шагов остановится Степша, бы вало, послушает и говорит мне: слышь, мол, дядя Протас, живой наш песельник, играет. И радуется, ровно ребенок. Да такого мужика... Эх! Протас махнул рукой, склонился, зашвыркал из блюдца. Допил чай, посидел еще немного, взялся за шапку. — Ну, пойду. Спасибо за чаек. Ты, Наталья, про сено-то не пиши Степану, не беспокой мужика. Ему воевать надоть. Протас ушел. Вслед за ним ушла на работу мать. Минька посидел, посидел на крыльце, решил сбегать к бабушке. Посмотрел на солнце: как раз должен к обеду угодить. Бабушка, и правда, собирала на стол. Принесла сковороду с оку танной паром картошкой, нарезала хлеба, вышла в кладовку за моло ком. Минька присел у порога на лавку, сглотнул слюну. Хоть и совсем недавно пил чай, но перед такой рассыпчатой картошкой разве не обли знешься'? Дремавший на припечке пушистый бабушкин кот открыл один глаз, глянул на Миньку без интереса, закрыл снова и замурлыкал ка кую-то свою песню. Вошла бабушка, негромко ворча: — Поближе бы ставила молоко, в сенях где-нибудь, дак от этого антихриста спасу нет.— Она укоризненно посмотрела на кота. Тот ра- зожмурил теперь уже обе желтые щелки, увидал в бабушкиных руках кринку, перестал мурлыкать, насторожился. Понял, видно, о ком идет речь, но сидел пока, не слыша в бабушкином голосе грозы. — По весне повадился до ветру в огурцы ходить, всю гряду раз греб, пакостник,— продолжала бабушка.— Хотела тогда Костюхе от дать, чтоб унес в согру да бросил. Пожалела. А эт-та, гляжу, до моло ка добрался. У, вражина! Кота как ветром сдуло с припечка. Только Минька с бабушкой сели за стол, пришел дед. Повесил картуз на гвоздь и, словно Миньки не было в избе, ощетинился на ба бушку: — Ты что, всю деревню подрядилась кормить? Утром у тебя один гость, в обед другой. — Побойся бога-го,— не испугалась всегда тихая бабушка.— Что он, мальчонка, объел тебя? И так у них...— Она всхлипнула, встала из-за стола. Дед хмуро, молча ел, отчего его большие волосатые уши ходили вверх-вниз. С хлюпом запивал молоком горячую картошку, хрустел огурцом, шумно глотал. Наелся, отодвинул сковороду и, собирая со стола хлебные крошки, сказал: — Вот что... Говорил я сейчас с городскими — приезжали в конто ру. И порешил — продам корову. — Что-о? — Что, что... Что слышала! — огрызнулся дед.— Коровы-то нонче вон в какой иене ходят. Пятьдесят тысяч! Это тебе не шутка... Сено я продал уже, с шофером сторговался, что начальство привозил. Телуш ка зиму на пойле да на всякой ботве перебьется, это не дойна корова. А тем летом и ее на базар — опять пятьдесят тысяч в кармане, а то и больше. Соображать надо! Кончится война, подешевеет скотина, тогда и купим коровенку. Бабушка обессиленно опустилась на лавку. Минька ожидал оха ний и причитаний, но она заговорила строго, спокойно, видно, о давно обдуманном и решенном:
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2