Сибирские огни № 05 - 1970
Минька долго стоял не шевелясь, а когда оцепенение прошло, по чувствовал головокружение и слабость в коленях. Он уже пожалел, что не позвал на рыбалку никого из деревенских ребятишек. Можно было взять даже Таньку, Протасихину внучку. Она каждое лето приезжает со станции, гостит у бабки. Яшка все не шел. Минька решил больше не ждать его, поднял котелок с уснувшей, затихшей рыбой, и зашагал к деревне по высокому берегу. Змея все еще стояла перед глазами. Минька вздрагивал от каждого шороха в траве, зорко смотрел под ноги. Черемуховый прут, лежащий поперек тропы, перепрыгнул. Давно ли ходил он здесь с отцом! Отец работал трактористом и, возвращаясь с полевого стана, по пути заходил за ним к омуту — большой и усталый. Руки у отца были жилистые, большие, и пестрели крапинками от въевшегося в поры мазута. А из кармана пиджака всег да торчала пакля или ветошь. Минька старался шагать широко, как отец, и все норовил идти рядом, а не семенить сзади — не маленький, девять лет как-никак. А теперь и вовсе... Три года прошло, подрос Минь ка. Да что! Яшка вон на год моложе и то прямо как взрослый. Даже морщинка на лбу есть. Это от разных размышлений, говорит Яшка. Ко нечно— все лето на пасеке, часто остается дома один, а когда один да в тишине, то хочешь не хочешь, а думать приходится. Это Минька Ьо себе знал. Речка Крутая от Сысоева омута до деревни целиком скрывается под косматым тальниковым навесом. Из-за небольшой ширины она бы стротечная, бурливая. Воды много, разлиться ей негде, вот и стремится протолкнуться с клокотаньем в узину. Минька спустился к переходу. Отец, бывало, останавливался здесь, вынимал из кармана пиджака черный обмылок, завернутый в клочок газеты, говорил Миньке: — Ты беги домой, Михайла, а я в речке умоюсь. Пусть мать ры бу жарит. Есть хочется — страсть как, ноги не держат. Когда перехода не было, Миньку через речку переносил отец. При сядет, возьмет Миньку на закорки, накажет, чтоб крепче держался, и медленно, опасливо ступает по дну. Вода пенится, шумит, то и смотри зальется в голенища отцовых сапог. Отец пошатывается, спотыкается нарочно, охает, будто не может устоять на быстрине, а Минька визжит от удовольствия и не боится ничуть. С отцом никогда не было страшно. Переход этот он наладил после того, как бабка Протасиха, идя с обеденной дойки, стала перебредать речку да оступилась. Ногу под вихнула, молоко пролила. Вечером отец пришел с работы, поужинал, покурил на крыльце и, взяв топор и несколько гвоздей, позвал Миньку: — Пойдем-ка, Михайла, со мной. Как мы раньше не догадались мосток на Крутой соорудить. Возле речки, за тальником— прямые, высокие березы. Совсем ря дом, но отеп и не посмотрел на них, а направился дальше в лес, к бо лотистой согре. Долго высматривал — выбирал усохшие, с блеклой лист вой. Рубил, приговаривал: — Вот эта нам как раз и нужна. Все одно погибнет — с корня ми, видать, у березы не того... Миньке чудно, что отец говорит о березах так, будто они живые и все понимают. Четыре жердушки плотным рядком уложил отец через речку, по концам их, на том и другом берегу, врыл по столбику — перильца при ладил. Да мало ли делал он всякой работы, хоть никто не заставлял его. Выберет день, заткнет за опояску топор, вскинет на плечо лопату- штыковку — и айда за деревню. Огородит трясину, чтоб не попала в нее
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2