Сибирские огни № 05 - 1970

жались в пустоту и, утомившись, переста­ вали ругаться» Лексика писателя в этой сцене подчеркнуто заземлена: «Несколько человек барахталжь в ледяной каше, вы­ таскивая пулемет». Без этой «низкой» лек­ сики невозможно было бы «вещно», зримо, достоверно передать всю сиену подвига, в том числе — и гу «соль по>-я на спине» (Твардовский), которой приходится за него платить и которая оказывалась порой нео­ долимой преградой для некоторых молодых прекраснодушных романтиков, готовых хоть сейчас кинуться на путемет, но только не «барахтаться в ледяной каше». А подвиг требовал и того и другою, и воспитатель­ ная роль литературы в годы войны состоя­ ла не только в формировании высоких пат­ риотических чувств, но и в излечении от ил­ люзий, в успешной психологической подго­ товке к подвигу, немыслимой без достовер­ ного воссоздания обстановки, в которой придется его совершать, и трудностей, с которыми предстоит встретиться. Преодоле­ ние этих трудностей и составляло путь к подвигу, порой и само превращалось в под­ виг. В раскрытии эюго — пафос «Команди­ ра дивизии», «Дней и ночей», «Волоколам­ ского шоссе». В последнее время повесть «Дни и ночи» как-то подзабыта нашей критикой. Ее пото­ ропились отнести к «пройденному этапу», а если когда и вспоминают, то обычно лишь по ассоциации с последними романами Си­ монова, в плане сравнительно-историческом: вот. мол, как вырос писатель вместе со вре­ менем, как далеко ушел от своей первой военной повести. . Спору нет, и писатель с тех пор вырос, и время шагнуло далеко впе­ ред. Но не надо представлять себе шаг вре­ мени упрощенно-прямолинейно: вперед и только вперед... и т. п. Это движение —как показывает хотя бы эволюция военной те­ мы — и в творчестве того же Симонова зна­ ло не только завоевания, но и потери... Как бы то ни было, огульное отрицание ранней повести писателя во имя его последующих вещей представляется мне решительно не­ справедливым. Я помню, с каким чувством читал его тогда, на фронте... Перечитал сейчас и вижу: как бы далеко мы ни шаг­ нули с той поры, литература тех дней — не только история, не только память. Что-то действительно перекрыто временем, о чем- то не успели — или не смогли —сказать; но то, что сказано, сказано честно, а коли так — продолжает жить не только в «сня­ том» (последующим творчеством) виде, но и само по себе, как полноьесное искусство. В стилевом отношении «Дни и ночи», как это не однажды отмечала критика, не­ сомненно, связаны с толстовской традицией изображения войны. И в самом деле, о необычном, исключительном писатель рас­ сказывает подчеркнуто обычными словами (настолько подчеркнуто, что это иной раз давало повод критике упрекнуть его в се­ рости, монотонности повествования). Одна­ ко если у Толстого эта нарочитая, полеми­ ческая сдержанность тона повествования связана прежде всего с борьбой против ложно-романтического изображения войны непременно «с музыкой и барабанным бо­ ем, с развевающимися знаменами и гарцую­ щими генералами», то эстетика симоновской повести (также направленная против лож­ но романтических штампов), вместе с тем, продиктована и новыми идейно-творческими задачами, связанными с новой действитель­ ностью. Не борьба с «исключительностью», а утверждение «исключительного» подвига как нормы, как массового поведения совет­ ского человека на войне характерно для Симонова. Вот начало повести: «Сталинградский берег был твердый и глинистый. Обычная, такая же, как всюду, земля — земля Ста­ линграда». В городе, где никого не удивля­ ет, что бой не прекращается по четверо су­ ток, идет уже даже не за дома, а за каж­ дый этаж, каждую лестничную клетку,— и сам подвиг Сабурова (которому приходится трижды за ночь под огнем форсировать ре­ ку) никого не удивит: кругом все делают или могут в любой момент быть вынужде­ ны сделать то же самое... Герой повес­ ти — Время, дни и ночи фронта во всей достоверности военього быта, а вместе с тем — во всей динамике великого перелома, происшедшего в ходе ьойны под Сталин­ градом. Воссоздание этой атмосферы —са­ мая сильная сторона повести. Однако не­ справедливо было бы сводить к этому все ее содержание, не замечать других важных, заложенных в ней мотивов. Как бы откро­ венно ни «просматривалась» в истории дружбы Сабурова и Масленникова толстов­ ская «завязь» (Симонов г. сам, очевидно, не стремился скрыть черт сходства Масленни­ кова с толстовским Петей Ростовым),— нельзя, ограничившись установлением тако­ го сходства и поспешив упрекнуть Симоно­ ва в традиционализме, ставить на этом точ­ ку. Нельзя забывать или умалчивать и о сдержанном, суровом и достоверном лириз­ ме, освещающем образ Масленникова, а че­ рез него — всю повесть, и о важности вопло­ щенного в сочетании этих образов мотива требовательного фронтового братства, един­ ства товарищей по оружию и по цели — важного-мотива для нашей литературы в целом, ибо именно здесь — по контрасту с многими произведениями западноевропей­ ской литературы —отчетливо просматрива­ лись гуманистические ист.оки нашей победы. Одна из линий повесI и воспринимается сегодня, быть может, еще острее, чем в год, когда она писалась Речь идет о столкнове­ нии Сабурова с командиром толка Бабчен­ ко. Образ этого смелого, но тяжелого, угрю­ мого, не доверяющего людям человека, по чьей вине в бессмысленной, заранее обречен­ ной атаке гибнут люди,—эта гибель не иску­ пается и его собственной смертью,— как бы первая заявка на тему, к которой Симонов вернется позднее в «Солдатами не рождают­ ся», в образах Барабанова и Бапока. Цена победы и цена человеческой жизни на вой­ не — вопрос, который потому и волнует