Сибирские огни № 05 - 1970

Финляндии, это дается нелегко, связано и с победой над самим собой, с победой твор­ ческого начала над шаблоном, «горловщи- ной». С какой философией «вхоциг» в роман Мерцалов? «Бить так бить. Долго рассуж­ дать я не люблю»,— чьи это слова? Если бы мы не знали, что «Народ бессмертен» на­ писан раньше «Фронта», мы бы сказали, что это —слова Горлова Но то, что у Кор­ нейчука предстает в прямом противопостав­ лении персонажей (Горлов —Огнев), у Грос- смана, в соответствии как раз с традиция­ ми строго реалистическими, а не «обобщен­ но-романтическими», проведено сквозь ду­ шу одного героя — Мерцалова. Внутренняя перестройка Мерцалова под влиянием пос­ ланца партии Богарева, добавляющего к смелости и военным знаниям Мерцалова марксистско-ленинскую закваску, есть необ­ ходимая предпосылка его победы над про­ тивником, победы, в которой решающую роль сыграло не юлько превосходство идеи, чувства, но и превосходство мысли, победа мысли, движущейся и развивающейся над окостеневшей, застывшей догмой. Именно в этом — внутренний пафос романа, его фи­ лософская нагрузка и особое место в ряду других произведений о войне. Если Гроссман раскрывал в своей повес­ ти превосходство культуры разума совет­ ских людей над фашистской «цивилизацией инстинктов», то Ванда Василевская в «Ра­ дуге» (написанной в том же 1942 году) поэтизирует прежде всего безмерную стой­ кость, высоту чувств советских людей перед лицом нечеловечески- испытаний, выпавших на их долю в условиях фашистской оккупа­ ции. В этом смысле повесть как бы откры­ вала тот ряд, который продолжится «Непо­ коренными» Б. Горбатова, «Молодой гвар­ дией» А. Фадеева, а позднее — повестями и романами А. Адамовича, Ю. Пиляра, М. Пархомова, П. Загребельного и др. (в романе А. Адамовича «Война под крышами» возникнет — уже в ином стилевом ключе и с иными решениями — даже сюжетная пе­ рекличка с «Радугой»: и там, и тут — мать, рискующая из-за связи с партизанами не только своей жизнью, но и жизнью своих детей). Повесть Василевской еще в большей сте­ пени, чем повесть Гроссмана, написана в ключе романтической песни; в ней, по вер­ ному определению В. Пискунова, «новой и своеобразной жизнью зажила народно-ге­ роическая поэтика, в которой отстоялись и выкристаллизовались идеалы народа». Но, в отличие от повести Гроссмана, лирическая напряженность «Радуги» не знает бытовых «перебивов», вся повесть написана как тра­ гическая песня, с максимальной, берущей за душу и не отпускающей до конца про­ изведения экспрессией и лиризмом, рез­ костью контрастов, как нельзя более соот­ ветствующих трагической обостренности со­ бытий повести, ее центральному конфликту. Это конфликт двух миров, двух систем и тех людей, той морали, которая эти сис­ темы характеризует, конфликт душевного благородства и стойкости советских людей с звериной, человеконенавистнической «мо­ ралью» фашизма, позволяющей цинично иг­ рать даже на чувствах матери. Писатель­ ница не жалеет ни себя, ни нас: муки Оле- ны Костюк, беременной крестьянки, которую фашисты схватили за связь с партизанами, требуя от нее выдать местонахождение пар­ тизан, описаны с безжалостной детализа­ цией. В. Василевская,— писал Н. Тихонов,— «порою даже отрицает меру художествен­ ности, чтобы сделать картину мучительной, как обвинение, чтобы казнить палачей, как по суду » .1 Мир фашизма и мир советских людей показаны Василевской в их неприми­ римом контрасте, крупно, в «родовых», а не в индивидуальных признаках. Для пи­ сательницы трагедия опозоренной врагом девушки Малаши — это трагедия всего на­ рода, всей Родины, «...не только она, Ма­ лаша, нет — вся украинская земля изнаси­ лована, опозорена, оплевана, растоптана врагом». И страдания Олены Костюк ^ 7 - не только ее личные страдания: «Это не Олена Кос­ тюк —это все село шло по снегу, подгоняе­ мое солдатским смехом. Это не Олена Кос­ тюк, это все село падало в снег лицом, тя­ жело поднимаясь под ударами прикладов. Это не из ног Олены Костюк струилась на жесткий обледеневший снег кровь, это се­ ло истекло кровью под вражеским кулаком, под вражеским сапогом, под гитлеровским разбойничьим игом». Пожалуй, в еще более обобщенно-роман­ тическом, местами символическом, ключе, чем «Радуга», написаны «Непокоренные» («Семья Тараса») Б. Горбатова (1943 г.). «Непокоренные» прямо перекликаются с «Радугой» не только стилистически, но и тематически (жизнь советских людей в ус­ ловиях оккупации). Однако если Василев­ ская проверяет своих героев в условиях жесточайших, порой нечеловеческих испыта­ ний, сознательно нагнетает картины звер­ ства, пыток и т. д„ то Горбатова интересу­ ет поведение советских людей в оккупации при обстоятельствах, казалось бы, более «обычных», не доведенных до кипения: на семью его героя «еще не обрушился топор немцев. Никого не убили, никого не заму­ чили...» А жить —невозможно. Невозможно дышать воздухом, отравленным запахом фашистов, находиться- в обстановке, в ко­ торой они «не убили, но в любую минуту могли убить...» При всей обобщенности фи­ гуры центрального героя, старого рабочего Тараса Яценко, Горбатов далек от его идеа­ лизации. Тарас входит в повесть не героем, а обычным человеком, пытающимся внача­ ле как бы «отмахнуться» от фашистского наваждения, сделать вид, что «нас это не касается». Но жизнь заставляет Тараса вскоре отказаться от такой «философии», перейти от брезгливого самосохранения к активным, решительным действиям. Хотите, 1 Н. Тихонов. Отечественная война и совет­ ская литература. «Новый мир», 1944, № 1—2» стр. 182. юз