Сибирские огни № 05 - 1970

быть написан ни как лирическое стихотво­ рение, ни как боевой эпизод, он должен был строиться не на одних чувствах,— на фак­ тах. Вспомним, что и «Разгром» и «Опти­ мистическая трагедия» писались намного позже победы, когда действительность — пользуясь словами Ленина о «Деле Арта­ моновых» — «дала конец»... 1942-й год дал если не конец, то перс­ пективу, освещение. Сама жизнь подтверди­ ла: наш строй, наша философия выдержа­ ли тяжелейшее испытание. И хотя до побе­ ды было еще далеко, хотя враг стоял у стен Ленинграда и у берегов Волги,— год жизни народа на войне давал уже художникам достойный материал для раздумий и обоб­ щений в образах. Насколько важны тогда были эти раздумья и обобщения, насколько жадно ждал их читатель, сражавшийся от Черного до Баренцева моря или ковавший победу на далеком Урале и вместе с рома­ нистом стремившийся осмыслить Время и себя в нем,— свидетельствует тот факт, что многие произведения «большой прозы», прежде чем выйти отдельными изданиями, печатались — из номера в номер — на стра­ ницах центральных газет. Когда сегодня перечитываешь — одно за другим —эти произведения, бросается в гла­ за особенность, на которую в годы их появ­ ления едва ли обращалось достаточное вни­ мание. Речь идет о том, что при общности материала, при единстве основных идейных позиций, целей, пафоса литература тех лет,— в частности романистика,— была, как правило, совершенно свободна от самопо- вторений. Каждый значительный художник каждым новым произведением стремился сказать еще о чем-то важном, но до сих пор не исследованном художественно, пы­ тался раскрыть дополнительно еще какую- то новую сторону в поведении и нравствен­ ном облике народа на войне. Это станет особенно заметно, если мы сравним не­ сколько романов и повестей, написанных в те годы: «Народ бессмертен», «Радуга», «Дни и ночи», «Волоколамское шоссе» и др. «Пусть не будет слова величавей и свя­ тей, чем слово «народ»!» — в такой прямой, обнаженной формулировке выражен пафос повести В. Гроссмана «Народ бессмертен» (1942). Подобная обнаженность идеи (еще ярче, впрочем, проявившаяся в самом за­ главии повести), «открытость» высоких слов не характерны для «обычного» Гроссмана, тяготевшего к спокойно-повествовательной «толстовской» манере письма (например, в «Степане Кольчугине»). В новой повести эта' манера неожиданно, но очень органич­ но сочеталась со стилевыми традициями воз­ вышенного героического эпоса, идущими от фольклора, «Тараса Бульбы» и т. п. (вспом­ ним хотя бы сцену единоборства старши­ ны Игнатова с немецким танкистом —реа­ листическую и в то же время символиче­ скую); взволнованная авторская речь по­ стоянно вторгалась в повествование, «со­ провождая» поступки и судьбы героев то .здравицей, то негодованием, то реквиемом, придавая ему неприкрыто лирический ха­ рактер, эмоциональную взволнованность. Сердечная открытость, с такой силой про­ явившаяся в лирике Отечественной войны, оказывала свое влияние и на прозу, отнюдь не «снимая», не отменяя этим ее исследо­ вательского реалистического характера. Последнее необходимо подчеркнуть, ибо некоторые исследователи,— справедливо указывая, что преобладающий стилевой ключ повести Гроссмана, как и многих про­ изведений той поры, обобщенно романти­ ческий, что повесть строится на прямых контрастах, без полутонов 1 «по одну сторо­ ну — мы, по другую —они»1,— ставят на этом точку, вольно или невольно закрепля­ ют повесть целиком за романтическим тече­ нием, отказывая ей в реалистическом ис­ следовании диалектики души героев и са­ мого народа на войне. А это уже и неверно, и несправедливо по отношению к повести, сила которой как раз в неповторимом спла­ ве лирико-романтического начала с эпичес­ кой конкретностью и объективностью. В толкование, подобное изложенному выше, «уложится», конечно, многое в повести, многое — но не во-. Мотив бессмертия и непобедимости народа в ею единстве с пар­ тией выражен в ней не только лирико-ро­ мантическими средствами, не только в пря­ мых авторских отступлениях, в символичес­ ких сценах поединка Игнатова с фашистом или выхода из окружения поддерживающих друг друга политработника Богарева и старшины Игнатова. Он вытекает и из ло­ гики объективного реалистического повест­ вования с точно «прописанным» бытом вой­ ны — от военсоветз до окопа, с ее тяжелы­ ми и совсем не символическими, а вполне конкретными и очень горестными потерями, с е е— вопреки оптировавшемуся выше мне­ нию критика —далеко не всегда прямыми контрастами. Видя в повести только одни эти прямые контрасты, только размежева­ ние на «нас» и «их», нетрудно проглядеть еще одно — и крайне важное! — звено ее проблематики, связанное как раз с движе­ нием, развитием характеров. Непримири­ мый поединок двух обществ, двух идеоло­ гических систем в их военном выражении развертывается в повести не только на уровне солдатской рукопашной (на симво­ лический характер этой сцены обращали внимание, кажется, едва ли не все, писав­ шие о повести), но и как столкновение двух военных доктрин, производных от доктрин общественных. Гроссман не оглуп­ ляет врага и не идеализирует «своего». Командир фашистского полка умен, смел, образован в военном отношении, чтобы раз­ бить его на поле боя, надо сначала побе­ дить его, так сказать, хысл^нно, «переиг­ рать» его в планировании боя. Командиру нашего полка Мерцалову, хоть он и Герой Советского Союза, и имеет опыт боев в 1 См., напр : В Пискунов «Написано войной». В сборнике «Живая память поколений». М., «Худ. лит.». 1965, стр. 50.