Сибирские огни № 03 - 1970
грунта, безобразно щетинились оголенные корни, сосны повисли над1 пустотой, готовые рухнуть. Далеко внизу блестела водная рябь, вода подтачивала обрыв. «А что? Вниз головой, и— крышка!» Сделав поворот, тропа побежала молоденьким сосняком, а вско ре выскочила на самую вершину холма. И здесь он увидел ее. Девочка сидела на краю обрыва, обхватив руками коленки. Плечи ее вздраги вали. Рядом стоял маленький желтый чемоданчик. Иван остановился шагах в двадцати, тело сделалось жидким, он прислонился к дереву, не спуская с Пинигиной глаз. «Псих,—обругал он себя.— Нервишки, что ли, сдают? Бессонные ночи сказываются, не иначе. Так, пожалуй, сам глупостей наделаю...» Сердце потихоньку унималось, в голове перестало гудеть, пот со лба вытер рукавом курткй. И подошел ближе. Мария Стюарт, услышав шаги, повернула заплаканное лицо и отвернулась. Иван сел рядом, помолчал. — Люда, скажи... он что, ну, Василий Васильевич, и там, дома, в городе, бывает у вас? Она долго не отвечала, делала какие-то глотательные движения,, голова ее при этом жалко дергалась на тонкой шее. — Да,— наконец получилось у нее. Иван хотел, чтобы она рассказала все, догадывался, что от этого ей станет легче. Впервые в жизни, может быть, он чувствовал чужую боль, как свою, и знал, что не простит себе, если останется в стороне, если останется безучастным к горю такого слабенького существа. Постепенно она разговорилась и поведала, как тяжело живется ей на свете. Мать, думая, что ее дочь совсем еще глупая, дает на конфеты или на Кино, когда... ну, он приходит. И такая делается ласковая... бе ги, доченька, купи конфет, девочек угости, в кино с ними сходите... А она же, Люда, все понимает. Но сказать ничего не может. У нее холод ка кой-то в голове делается, ей страшно .становится, оттого что с виду мать ласковая, добрая, как никогда, но и чужая, как никогда... От этого хо чется реветь и реветь. И высказать ей все, но как скажешь? Ведь она же... мама, она же должна все понимать, все-все! Вот и делает она, Люда, вид, что рада этим копейкам, будто и вправду маленькая и глупая. Противно это... А раз приходила... ну, жена Василия Васильевича и так кричала на мать, такие нехорошие слова говорила, так плакала... что она, Люда, убежала из дома и ночевала у подружки. — Я только думаю,— говорила Мария Стюарт, борясь со слезами, готовыми хлынуть.— Я только думаю... вырасту и так отомщу, так отом щу! Пусть будет просить, чтоб я ее простила, пусть будет просить: Лю дочка, доченька, прости меня! Но я не прощу, не прощу, не прощу! — ее опять затрясло. Долго еще сидели они над обрывом, и вновь, и вновь Ивану надо было находить самые ласковые слова, чтобы успокоить, убедить, что все еще в ее, Людиной, жизни будет хорошо, светло, радостно... Тихий час уже подходил к концу, когда Иван привел на террасу понурую, с опухшим лицом, Марию Стюарт. Анна Петровна, открыв двери в обе палаты, похаживала возле них, следя за тишиной. — Ну, мы же договорились,—шепнул Иван и, подтолкнув Пини гину внутрь, закрыл за ней дверь. — Едва уложила,—пожаловалась Анна Петровна, кивнув на пала ту мальчишек,—Ширяев устроил собрание, изобьем, говорит, вырод ков. Всем отрядом будем бить.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2