Сибирские огни № 03 - 1970
убедился, что, не считая потерянного ведра и разбухшего Ленькиного барабана, не считая многочисленных ушибов, порезов и царапин, все обошлось, то мысленно поклялся себе впредь быть осторожнее. В при казе же по флоту объявил экипажам благодарность «за самоотвержен ную борьбу с разбушевавшейся стихией»... Ирина, тем временем, на разостланной палатке открыла лазарет. Все пострадавшие, по строжайшему требованию Ивана, потянулись в лазарет, чтобы прижечь царапины и ссадины, забинтовать порезы и ушибы. Теперь полагалась разрядка, отдых. Не зря же он велел пристать именно здесь, у холма, на котором росли могучие березы. Леня-барабанщик в погоне за своим уплывающим барабаном, побывал на этом берегу раньше всех, а возвратившись к месту круше ния, сообщил, что на поляне у трех берез навалом земляники. Через полчаса мореплаватели оазбрелись по склону и затихли. Си дя на корточках, лежа на боку, на животе, уткнувшись в траву, они разнимали ее руками, срывали и ели, ели спелую, разомлевшую на солнце землянику. А над поляной небо синее-пресинее, и жаворонок в небе. Висит буд то на солнечной нити и сыплет в остановившийся воздух трели, цвета стые, журчащие, переливающиеся. От трав, прогретых солнцем, от цве тов, от всей земли исходит запах, густой, хоть пей его стаканами! От него ли, от чего-то ли другого сладко щемит в груди и охватывает не объяснимая нежность ко всему на свете. «Слышь, Ваньша,:—говорил, бывало, дед, разгибаясь от литовки, которую отбивал молотком на пне с 'металлической бабкой.—Слышь... журавлики, однако?... Это они, паря, молодых теперь учат, крылья им вострят. Не успеешь оглянуться, как потянутся на полдень, потянутся, потянутся и закричат... Уж сколь 'баско да жалобно кричат, что, ну, иной раз до слез, столь жалобно!» Дед вздыхал, и Ивану всякий раз слышалось в этом вздохе что-то древнее, вещее. Иван задирал голову, смотрел, и в самой-то самой си неве различал черные черточки крыльев. Черточки эти кружились в очень медленной, как бы торжественной карусели, и «крру-ы-ы!» доле тало оттуда на землю, «крру-ы-ы! крру-ы-ы!» Иван приподнимается из травы и обводит глазами поле. «Саран ча!» — радуется он этому полю, пестрому от спин, голов, штанов, гал стуков и платьишек. Хорошо ползти за кем-нибудь на четвереньках! Тому-то кажется, что он все обобрал, а за ним, в примятбй-то траве и есть главная яго да! Хорошо также набрать большую горсть и, глотая слюнки, выдержать характер, а потом привлечь чье-нибудь внимание — гляди, мол. И вы сыпать всю горсть к себе в рот, чтобы щеки раздулись. Только тогда не смыкай век, смотри, чтоб не слиплись, не засни от блаженства! Ведь во рту у тебя, разминаемая языком и зубами, тает душистая мякоть, чуть кислая, сладкая, теплая, но главное-то нежная, но главное-то сочная и ароматная! В ней и запахи полей, и чистота дождей, и соки земли, и солнце, много солнца! И все это тает у тебя под языком, тает... — М-м-м,— стонет лакомка Сева Цвелев, пачкая ягодой губы, ще ки, нос и непрерывно работая челюстями. А Юрка Ширяев не о себе... Вот он будто бы случайно оказался ря дышком с Марией Стюарт. Ивану здесь не слышно, о чем они там го ворят, но видно, как королева разрешила Юрке пересыпать к себе в ладони горсть земляники. И, смеясь, набила полный рот. Но тут же оглянулась, не видел ли кто? По жесту ее Иван яонял, что она сказала Юрке: нет, не вздумай больше, не возьму!
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2