Сибирские огни № 03 - 1970

Трудно конечно рассчитывать, что поэ­ зия, достоверно эту черту запечатлевшая, станет «властительницей дум». Поэтому са­ мые, пожалуй, неудачные стихи у Соколо­ в а — те, где он пытается говорить о слож­ ных общественных проблемах истории и современности: ...Я не забуду дней полетов, Тридцатых солнечных годов, Моих вождей, моих пилотов, Как «Будь готов! Всегда готов!» ...А то, что я стоял за хлебом, Так я стоял за свой же счет. Не под чужим, под этим небом. И в том не слабость, а почет. Хлебные очереди для Соколова — такая же яркая краска пионерского детства, «как «Будь готов! Всегда готов!», как челюскин­ цы, Чкалов, Раскова, Осипенко... «А то, что в детстве, и поныне свято», это сказал не Соколов. Это сказал Феликс Ч уев _ автор одной из самых восторжен­ ных рецензий на Соколова, сказал в печаль­ но известном своем стихотворении, мило удивившись тому, что давно уже не идет на экранах фильм «Падение Берлина», так нравившийся ему в детстве. Аргумент у Чуева один — это было в е г о детстве. По существу, так же аргумен­ тированы и чувства Соколова: это в детст­ ве, и это свято, как память. Но можно ли довольствоваться такой аргументацией? «И в том не слабость, а почет» — какие легковесные, легкомысленные слова найдены для выражения одной из самых серьезных бед народа. Ибо очереди за хлебом— это меньше всего трогательная подробность ото­ шедшего (и тем милого Соколову) детства; за ними жестокая нехватка хлеба, недоеда­ ние, попросту — голод, который в свою оче­ редь тоже следствие иных бедствий — в дан­ ном случае войны. Перед бедой все равны, и не вина кого- то, что на его долю выпало лиха меньше, чем на долю других. Но уж помнить-то об этих других надо. Мне кажется, что Вла­ димир Соколов в этом стихотворении за­ был... Все это тем более обидно, что Соколов, как я уже сказал, поэт действительно ода­ ренный. Есть у него стихи достойные. Есть строчки, запоминающиеся не своим крас­ норечием, а тем, что когда-то сразу трону­ ли сердце: Тень твоя, милая женщина. Нежно идет на ущерб... Он пишет их тогда, когда сильные внеш­ ние раздражители выводят его из состоя­ ния сомнамбулической завороженности соб­ ственным совершенством и побуждают к сопереживанию. Но, будем откровенны, таких стихов не­ много у Соколова Редко он выходит побе­ дителем из столкновения с традициями. Ча­ ще традиции подминают его под себя, за­ ставляют петь с чужого голоса, принимать иллюзорность поэтического труда за труд, а чужие ощущения за свои собственные. Чтобы не быть подмятым, чтобы проти­ востоять традициям, надо обладать силь­ ным устойчивым характером. Книга «День России» ошеломила мно­ гих поклонников Ярослава Смелякова. Поэт демонстрировал в стихах связи с такими предшественниками, которых прежде бы никто предшественниками Смелякова на­ звать ре решился. Например, с Пушкиным, с Тютчевым, даже с Денисом Давыдовым: «Раз Вы Пушкина учитель,— значит, Вы учитель мой». Вот как заканчивается стихотворение, в названии которого стоит подчеркнуто ста­ ромодное слово — «Элегическое»;, И вот вчера, угрюмо, сухо, войдя р какой-то малый зал, я безнадежную старуху средь юных женщин увидал. И вдруг, хоть это в давнем стиле, средь суеты и красоты меня, как громом, оглушили полузабытые черты. И к вам идя сквозь шум базарный, как на угасшую зарю, я наклоняюсь благодарно и ничего не говорю, лишь с наслаждением и мукой, забыв печали и дела, целую старческую руку, что белой ручкою была. Казалось бы: сколько знакомых образов! «Меня, как громом, оглушили полузабытые черты» — калька с тютчевского «С давно забытым упоением смотрю на милые чер­ ты». У Смелякова: «Как на угасшую зарю», у Тютчева: «Сияй, сияй, прощальный свет любви последней, зари вечерней!» О руке, бывшей некогда «белой ручкою», и говорить нечего — это Пушкин. И даже мало того: нерв стихотворения, его «сокрытый двигатель» — вот в этих тют­ чевских строках: Как после вековой разлуки, Гляжу на вас, как бы во сне, И вот —слышнее стали звуки . Не умолкавшие во мне... Эти строки были узловыми и в знамени­ том стихотворении Тютчева Они с наиболь­ шей пронзительностью запечатлели чувство старого поэта. «Я вспомнил время золотое»,— сказал поэт, обращаясь к той, кто поднял со дна души его прежнее чувство, оживил былое «в отжившем сердце». Он и раньше пазы вал это время «золотым» в стихотворении, написанном в годы, когда и он сам, и воз­ любленная его были настолько молоды, что могли провожать дни «с веселостью бес­ печной». Он писал тогда в этом стихотворении: Я помню время золотое, Я помню сердцу милый край: День вечерел; мы были двое; Внизу в тени шумел Дунай. И на холму там. »де, белея, Руина замка в дол глядит. Стояла ты, младая фея,..