Сибирские огни № 03 - 1970

Смотри... Очарованья нет; Звезда надежды угасает... Увы! кто скажет: жизнь иль цвет Быстрее в мире исчезает? Конечно, вы уже догадались, почему я выделил вторую строку. Ее конструкцию перенес в свою поэзию Пушкин. С очень похожей на эту строки начинается его сти­ хотворение, названное, кстати сказать, так же — «Цветок». Цветок засохший, безуханный... Действительно, очень похоже. Но так покажется, если игнорировать пушкинский контекст. Поэтому напомню стихотворение Пушкина: Цветок засохший, безуханный. Забытый в книге вижу я; И вот уже мечтою странной Душа наполнилась моя: Где цвел? когда? какой весною? И долго ль цвел? и сорван кем. Чужой, знакомой ли рукою? И положен сюда зач^м? На память, нежного ль свиданья, Или разлуки роковой, Иль одинокого гулянья В тиши полей, в тени лесной? И жив ли тот, и та жива ли? И нынче где их уголок? Или уже они увяли. Как сей неведомый цветок? Оба поэта, как видим, говорят о жизни и смерти. И тот и другой знают о неумоли­ мом и непреложном законе, согласно кото­ рому и ты сам, и люди, окружающие тебя, обречены: все умрут. Знают оба поэта одно и то же. Но от­ носятся к тому, что знают, по-разному, да­ же диаметрально Жуковский отравлен этим знанием. Жизнь для него обесценена своей недол­ говечностью. Она ценна (реальна) только тогда, когда человек живет, забывая о сво­ ей смертности, находясь во власти иллюзии, «драгого сердцу заблужденья». Всякое напоминание о смерти разрушает сладостные иллюзии, возвращает к горест­ ной реальности: Цветок у в я д ш и й , о д и н о к о й . . . В. самих этих эпитетах, в их подборе уже можно расслышать и тягостный вздох: «Минутная краса полей», и сетование на возвращение к тому, что отравляет суще­ ствование: «Лишен ты прелести своей ру­ кою осени жестокой». Заглянув в бездну, Жуковский сейчас же старается зажмуриться и сетует на то, что пришлось увидеть: слишком страшно. Пушкин не сетует. Да, з а с о х ш и й , б е з у х а н н ы й цветок — это смерть. Но это еще и знак прожитой жизни. Какова была она? «Где цвел? когда? какой весною? и долго ль цвел?...»— не ради праздного любопытства задаются эти вопросы. В них — жадный интерес к сушему, свиде­ тельство того, что ценность жизни, по мне­ нию Пушкина, содержится в ней самой Во­ просы сыплются один за другим, и каждый из них имеет прямое отношение к реально­ сти, осознанной как б ы т и е . Позже в другом стихотворении Пушкин скажет: ...каждый час уносит Частичку бытия...— оспаривая этим (Пушкин сказал бы: оспо­ ривая) тезис своего учителя о том, что ...каждый разрушает час Драгое сердцу заблужденье. Вот что такое развитие традиций. Это спор. И спор чаше всего принципиальный. Пушкин умрет, а пережившему его Ж у ­ ковскому выпадет на долю невольно про­ должить спор. Это случится тогда, когда Жуковский станет редактором тех произве­ дений, которые не успел или не смог из-за сопротивления цензуры напечатать покой­ ный поэт при жизни. Пушкин умер, а цензура осталась,— Ж у ­ ковский это отлично понимал. И из любви к Пушкину, из желания увидеть напечатан­ ными все не изданные еще произведения покойного поэта Жуковский решился на «исправления» и «подправления» особенно вызывающе звучащих строк. Среди других строк, подвергшихся прав­ ке, оказались и эти, ныне повсеместно из­ вестные: И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что в мой жестокий век восславил я свободу И милость к падшим призывал. Строки эти были впервые напечатаны и даже впоследствии выбиты на опекушин- ском памятнике великому поэту в таком ва­ рианте: И долго буду гем народу я любезен, Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что прелестью живой стихов я был полезен И милость к падшим призывал. Почему была заменена строка, догадать­ ся нетрудно: Жуковский не без основания полагал, что бдительное око цензора сейчас же разглядит в ней потрясение основ рос­ сийского самодержца. Разумеется, это было в ней. Но,— как правильно заметил один из исследователей Пушкина В. Непомнящий,—■было не только это. Иначе Пушкин, остановился бы на перво­ начальном варианте строки: «что вслед Ра­ дищеву восславил я свободу», а не зачерк­ нул его, чтобы принять как окончательный, знаменитый ныне. Не из опасения перед цензурой не оста­ вил Пушкин варианта строки с упоминани­ ем имени Радищева. Если бы Пушкин опа­ сался цензуры, Жуковскому не пришлось бы его править. Да, Пушкин знает о жестокости, как знает о смерти. Но смерть (высшее прояв­ ление жестокости) не обесценивает жизни (синонима свободы). Ценность жизни — в свободном проявлении человеческого духа