Сибирские огни № 02 - 1970

суггестивной лирики из глубоководных сло­ ев жизни подымается на поверхность, нам очевиднее становится, что этот цикл или эти два-три стихотворения объединены общим лирическим переживанием, которое разви­ вается, усложняется, восходит к кульмина­ ции, и тем самым составляет единствен­ ную доминанту всего цикла. Это лирическое переживание не только цементирует стихи, оно позволяет нам открыть особые достоин­ ства таланта Мартынова: его психологиче­ скую достоверность, реализм противобор­ ствующих чувств, новизну и свежесть алле­ горического языка. В том же 1929 году Леонид Мартынов пишет стихотворение «Зеваки». Динамика образных контрастов опирается здесь на впечатления от весеннего ледохода, а не осенне-зимнего ледостава, как в «Тишине». Перед нами вновь река, протянувшаяся «от полночных низин до полдневных вы­ сот». Но условность в «Зеваках» приобре­ тает оттенок сатирического гротеска, осо­ бенно в первой части. «Зеваки» — гофманиана, оснащенная реалиями слякотного весеннего вечера, ког­ да «закат давно потух, зеленый пепел по небу развеяв», когда .на фантастически- взгорбившемся мосту собрались толпы зе­ вак и ротозеев. Лирическое переживание поэта осложнено его одновременным пребы­ ванием в двух ипостасях: он презирает обывательское любопытство, постыдную страсть к зрелищам, он —в восторге от сти­ хии, готовой вот-вот сокрушить все на сво­ ем пути. Отсюда перемена двух планов — отчуждения и гуманизации явлений приро­ ды. «Я помню разлагающийся снег, я помню лед паршивый, как короста», или: «Их мордочки сизели, точно студни, от холо­ да»,— вот примеры очевидного авторского отчуждения. И, наоборот, в стихотворении немало примеров гуманизации, когда поэт изображает мир в героическом озарении. Поэт страстно жаждет самораскрепощения природы от каких-то пут и темных сил: Скорее начинайте ледоход! Бросайте же баржу на пароход! Пускай река кольцуется, как кобра! Лирическое переживание поэта достигает апогея, разрешается гимном во славу ле­ дохода: Река взревела, мертвая вчера. В немом восторге корчились зеваки. Поразителен метафорический сдвиг, вы­ разившийся в противопоставлении двух явлений- «Река в з р е в е л а , мертвая вче­ ра. В н е мо м восторге корчились зеваки». Эта контрастность стиха, эта болезненная обнаженность чувств оправдана общей иде­ ей поэта: очищение в природе происходит через гибель, но гибель величавую, торжест­ венную. «Зеваки» должны вызвать катар­ сис, то просветляющее чувство, которое приходит через гибель обреченного на ги­ бель. Ведь именно так обречен на гибель этот старый проржавевший пароход: «И хрустнуло. И, мощен, величав, в кипящий омут скрылся в тот же миг он». Вселенским борением стихий сметена, сброшена в крутящийся водоворот «вся пена, мразь и всяческая слизь» —все рото­ зеи и зеваки. И поэт торжествует по пово­ ду этой расправы, свершившейся как бы мимоходом, как бы самой по себе. Чрезвычайно сложные по структуре и об­ разной конфигурации «Зеваки» в дальней­ шем образуют целый ряд сходных явле­ ний,—таковы «Сон подсолнуха», «Деревья», «Переправа», «Август» и многие другие стихи... Теперь мы сможем ответить на вопроса почему «фантастический реализм» стал в лирике Мартынова главным творческим методом? А для этого мы должны раскрыть его взгляды на роль и значение художника в обществе. Мы должны выяснить его по­ нимание сущности искусства вообще и ис­ кусства поэтического в частности. Как мы уже знаем, с самых первых ша­ гов в литературе Леонида Мартынова не­ отступно занимал «механизм» взаимоотно­ шений поэзии и современности, личности поэта и окружающей среды. Его художест­ венные воззрения никогда не были чем-то застывшим и неподвижным, ибо — по сло­ вам поэта —он «никогда не ощущал себя живущим в стабильном мире», никогда не искал твердо установленных творческих пра­ вил и догм. Так, например, в период рас­ цвета лирической деятельности у него вне­ запно возникает замысел создания гран­ диозного романа в стихах на тему из со­ временной жизни (1946). Однако подобные жанровые «скачки» и «катаклизмы» отнюдь не исключают единой идейно-эстетической системы, выношенной выстраданной поэтом с годами. Не без гордости Мартынов ска­ жет об этом постоянстве: Но Делаю я. Что хочу. За то меня земля и терпит: Как молот, бью. Как серн, блещу И трепещу, Как лунный Серпик. „Я СТРОЮ СВОЮ Д ЕРЖ АВ У .о " Леонид Мартынов не пишет програм­ мных статей, не выступает в печати с твор­ ческими декларациями, не пытается создать школу или студию стиха. Вообще к таким вещам, как студии, школы, направления, он относится без энтузиазма. «Ибо,— гово­ рит он,— все большие художники похожи друг на друга тем, что ни ча кого не похо­ жи, кроме как на самих себя»1 Таким образом, его взгляды по вопро­ сам теории искусства и литературы в 1 «Иностранная литература», 1958, №4.