Сибирские огни № 02 - 1970

Пытаясь перевести язык образов и ме­ тафор Л. Мартынова в план только р е - а л ь ных категорий и понятий, мы неиз­ бежно подошли к той черте, за которой начинается или домысел, или критический произвол, или преднамеренное упрощение мартыновсксй поэтики. Ибо в основе этого стихотворения —лирическое переживание поэта, которое активно деформировало жизненные реалии, перевоссоздало их по- своему, отвергло логику здравого смысла во имя развитого, если не сказать —изы­ сканного, воображения. Еще Дидро сказал, что искусство должно смешивать обстоятельства обычные с чу­ десными вещами и чудесные обстоятельства с обычным сюжетом. Эта формула Дидро, по существу, стала главной творческой формулой Леонида Мартынова. В самом деле, как совместить наш прозаический- пересказ стихотворения с тем, что произойдет дальше? А дальше прои­ зойдет небывалое: все, кого коснулись звуки таинственной флейты, ринутся следом за волшебником-флейтистом. Его. необыкно­ венный дар заставил их покинуть обжи­ тые кухни, коммунальные квартиры, заста­ вил выйти на городские проспекты и буль­ вары. И во главе этого несметного множе­ ства пошел прохожий, скороходу подобный: он повел других по ясной, широкой доро­ ге... Куда? Все туда, в Лукоморье! Разглядели? В тумане алеют предгорья. Где-то там, за горами, волнуется море, Горы, море... Если не учитывать в поэзии Мартынова подобного совмещения или сопряжения чу­ десного с обычным, условного с реалисти­ ческим, синтезированного с детально прора­ ботанным, то трудно ощутить художествен­ ное новаторство его лирики. Даже больше: критиковать Мартынова с точки зрения «обычных» обстоятельств и не принимать в расчет элементы «чудесного», привне-' сенные поэтом в эти «обычные» обстоя­ тельства,— значит, уходить от него в сто­ рону, значит, говорйть о чем-то ином, а не о творчестве автора «Лукоморья». Услов­ ность, фантастика, гротеск — стихия в поэ­ зии Мартынова, прихотливая, своенравная стихия, представляющая обычные предме­ ты и явления в свете необычном и стран­ ном. К сожалению, в недавнем прошлом условность воспринималась нередко как псевдоним «формализма», «схематизма», «упадочного влияния» и т. д. Это отрица­ тельное отношение к искусству, которое опирается не на плоское правдоподобие, а на решительную деформацию реалий, в полной мере испытал Мартынов. Так, на­ пример, поэту ставили в упрек, будто бы его Лукоморье —это «сумерки прошлого», что поэт стремится уйти в эти «сумерки» от «живой и яркой действительности», «от борьбы с трудностями», как-то противопо­ ставить себя скопищу профанов, которые одним своим прикосновением опошляют «мечту поэта». Дает ли «Лукоморье» Леонида Марты­ нова повод для такого понимания? Нет, не дает! Стоит выделить основные вехи в развитии его лирического чувства,— и Обна­ ружится совсем иная картина. Станет ясно, что поэзия в понимании Мартынова призва­ на прежде всего объединить людей («Так случилось— мы вместе!» —восклицает вол­ шебник-флейтист), что сам поэт напряженно ищет этой общности с другими, что, нако­ нец, его искусство служит целям общест­ венно-значимым и гуманным. Образ странного прохожего, который поначалу вызывает что-то похожее на не­ доумение, завоевывает наши сердца стра­ стной верой в человека. Поэт непоколеби­ мо убежден; для любого из нас есть в мире лучшая доля, лучший удел, чем тот, который мы избрали, к которому привыкли. Ведь не случайно серебряное горло флейты пробуждает в людях помыслы высокие, желания необыкновенные, зовет ,за собою на просторы жизни, в даль осознанного человеческого деяния. Не себя противопо­ ставляет поэт другим людям, а их засто­ явшийся быт гиперболически-прекрасному Лукоморью: там «лежат под землей драго­ ценные руды», там «шары янтаря тяжеле­ ют у моря». Фантастика вплетается в но­ веллистический сюжет произведения и вскоре подчиняет себе все. В сложном слия­ нии вымысла и действительности, лирики и гротеска вызревает замысел поэта. Вот онз искусство всесильно, оно 'Должно увлечь за собой, захватить всех, кто, может быть, и не лишен воображения, но погрузился с головой в повседневные заботы. Что ж, мы готовы пойти вслед за поэ­ том. Но неожиданный последний вопрос останавливает нас: Горы, море... Но где же оно. Лукоморье? Следует длинная пауза, а затем пояснениеа Где оно. Лукоморье, твое Лукоморье? Чувствуете, как акцентировано в строке местоимение «твое»? Эта акцентировка по­ зволяет сделать определенный вывод: воп­ рос обращен не к одному, а к двум адре­ сатам. Где твое, поэт, Лукоморье, где пути- дороги к нему,— ведь ты с такой настойчи­ востью звал за собою других! Обращен этот вопрос и к любому из нас: где твое, чита­ тель, понимание прекрасного, твое назначе­ ние, твоя высшая цель? Новгородские ушкуйники, возвращаясь на реку Волхов, похвалялись не раз, что ходили они за Русь, за полночь, туда, где стоят горы, заходящие, «за луку моря». А горы те,—по рассказам ушкуйников,— высотой до небес, а тучи там —собольи и беличьи: мягкая рухлядь сыплется из туч прямо на землю. Эти побывальщины кора­ белов старательно записывали монахи-ле­ тописцы. Их-то скупые записи и стали пео-