Сибирские огни № 01 - 1970

была революция. Лишь одна его самарская защита, с одной удручающе лаконичной строчкой «...защищал г. Ульянов», пробилась на газетную полосу. Тот же мертвящий лаконизм, голое обозначение факта защиты — «г. Ульянов про­ изнес защитительную речь»,— а не изложение смысла ее и сути встречает нас, по боль­ шей части, и на пожухлых страницах протоколов и журналов суда. Богатство уголов­ ных папок Самары — пятнадцать ленинских реплик в споре с прокурором о размере наказания. Но и здесь, положив на бумагу пятнадцать различно сформулированных позиций защиты, писцы не утруждали себя долгом воспроизвести аргументацию. Счаст­ ливым исключением служит дело № 105 о трагической гибели Андрейки Коротина на пакгаузном пути станции Безенчук: тут есть почти все. Довольно щедр и томик дела с притязаниями «крестьянина от коммерции» Степана Мороченкова к управе посада Мелекесс и к имуществу умершей солдатки. В томике — перипетии борьбы и возраже­ ния Владимира Ильича, канва и основа его судебной речи. На полувыцветшей последней странице дела по иску Константинова карандаш судьи оставил черновую запись со словами: «Отрицая это получение, я не нахожу до­ казательств...»— позиция Ульянова-ответчика в кратком изложении от первого лица. В указе Правительствующего сената по делу костромского мещанина Красноселова — голос Ульянова. Вынужденный уступить безвестному адвокату из Самары, высший суд России повторяет его аргументацию... Материал этот, как видите, не очень богат, но вкупе с обширной ленинской по­ лемикой делает возможным высказать несколько суждений о характере судебных ре­ чей Ульянова. Широко известно, что в любой полемике Ленин строил свои «города» на прочно утрамбованной земле фактов. Речи его предметны и кратки. И удивительно пластич­ ны. В них есть все, что нужно, и нет ничего, что не нужно. Даже повторения — он любил их,— и они всегда уместны и новы новизной акцентов. Цицерон, учивший молодых риторов умению видеть, что уместно и что неумест­ но в жизни и в речи, случалось, и не показывал такого умения. Даровитый каменщик слова не был совершенным архитектором. Он сам признавался в этом, завидуя Гор­ тензию, речи которого отличала превосходная архитектоника. В судебных защитах он искуснее повествовал, чем доказывал. Повествование, картины истории, конфликтов — вот его любимый конек. Сила же Ульянова-адвоката —аргументация, доказывание, истолкование и объяснение. Возводя ряжи доказательств, Цицерон истощался в заботах дать залп по каж­ дой амбразуре противника. И тогда мельчил, а порой и растворялся в неглавном. И не случайно его ученику Плинию, перенявшему эту слабость учителя, один из его оппонентов как-то не без ехидства заметил: «Ти считаешь нужным развивать все, относящиеся к делу, соображения — я смотрю, где у противника горло, чтобы тотчас же за него схватить». Ульянов не признавал универсализма в полемике, спорил в суде масштабно, искал и находил главное — главный нерв спора, главный победоносный аргумент, и если этого — главного — было достаточно для убеждения, для «выигрыша», оставлял без внимания все остальные доводы и суждения оппонента. Для успеха в суде мало вылепить и донести до судей лицо объясняющей или оправдывающей действительности, надо еще и оценить эту действительность, истолко­ вать ее на языке права Мудро и просто делал это Карл Маркс на судебных про­ цессах по его обвинению. Чтобы поставить юридическую перегородку между такими очень схожими понятиями, как клевета и оскорбление, он говорил, к примеру: «Если я скажу: «вы украли серебряную ложку», то я возвожу на вас клевету... Если же я скажу: «вы — вор, у вас воровские наклонности», то я оскорбляю вас»60. С той же впечатляющей наглядностью препарировал Ульянов совместную вину начальника станции и стрелочника в безенчукской трагедии: порок контроля у перво­ го и порок исполнения у второго. Его возражения по делу о притязаниях Мороченкова на ломоть посадской земли в Мелекессе — основа его судебной речи — примечательны