Сибирские огни № 01 - 1970

го Ленина, он показывает на пылающую зарю. Везде, где только можно приколоть кар­ тон, фанеру или обрывок газеты,— разнооб­ разные попытки художника. Тут и вдохно­ венный Сен-Симон, и рвущий на себе цепи Спартак, и продирающийся сквозь глухую тайгу к морю Бакунин, и умирающий на ру­ ках товарищей атаман Ермак». Подобные описания — не только фон, на котором развивается действие. Это та\кон- кретно-историческая обстановка, которая усиливает достоверность происходящего, за­ ставляет читателя проникнуться доверием к событиям и героям, изображенным в произ­ ведении. И, напротив, казалось бы, незна­ чительные отступления от правды истории, отдельные надуманные штрихи, мелкие просчеты вызывают у читателя острые при­ ступы недоверия 'даже тогда, когда общая оценка событий не вызывает возражения. Ые всегда, однако, это учитывается нашими романистами. В этой связи интересно сравнить два произведения, созданные на основе широко­ го привлечения документальных материа­ лов периода гражданской войны. Одно из них — роман С. Залыгина «Соленая Падь»— создано на сибирском материале, раскры­ вающем борьбу партизан против колчаков­ щины. Другое — роман Вс. Кочетова «Угол падения» — посвящено событиям 1919 года и, в частности, обороне Петрограда от Юде­ нича. Критика единодушно отмечала, что в обоих этих романах поднят большой исто­ рический материал. Писатели действитель­ но делают нас свидетелями многих событий и фактов, доселе мало известных. Каждая из этих книг «основательно прослоена и «подбита» документализмом» Вряд ли вы­ зовет сомнение общая историческая кон­ цепция романистов, их принципиальная оценка событий гражданской войны. И тем не менее, это книги разной художественной убедительности. В чем же дело? Роман Вс. Кочетова несомненно проиг­ рывает тем, что некоторые персонажи про­ изведения художественно слабо мотивиро­ ваны, им порою недостает психологической достоверности, логики чувств и поступков. В таких случаях эти важные компоненты художественного произведения подменяют­ ся публицистическими отступлениями, пла­ катной броскостью, шаржированием. На это указывала и критика: «Памфлетносгь авторской манеры,— отмечал В. Пискунов,— вступила в противоречие с необходимостью строго исторического и художественного ‘ исследования эпохи» (Образ В. И. Ленина в советской литературе. М., «Знание», 1968, стр. 35). Другой критик писал: «Психоло­ гическая неразработанность, которая есть в романе В. Кочетова, особенно ощутима именно тогда, когда изображаются истори­ ческие лица и связанные с ними. ситуа­ ции» («Москва», 1968, № 11, стр. 208). На страницах романа действует Зи­ новьев. При раскрытии этого образа проис­ ходит нечто неожиданное и нежелательное: читатель не чувствует в полной мере всей опасности этого человека для партии, для революции. Перед ним невольно встает не­ доуменный вопрос, как мог Ленин не ви­ деть всех пороков этого работника, коль они с такой откровенностью демонстриро­ вались. Беда в том, что сама по себе публици­ стическая характеристика, не вызывающая сомнения в плане историческом, не проведе­ на художественно. Писатель не ‘нашел тех единственно уместных художественных де­ талей и мотивировок, которые возвели бы правду истории в правду искусства. Вспоминаются при этом подобные сце­ ны из повести Эм. Казакевича «Синяя тет­ радь». Здесь мы не найдем никаких дек­ лараций, но непосредственные столкновения между Лениным и Зиновьевым всей своей сутью убеждают во враждебном отношении Зиновьева к Ленину. Одновременно с этим, внутренне чувствуя превосходство Ленина над собой, Зиновьев на людях пытается быть похожим на того, кого в душе не принимает. Эти потуги Зиновьева заметны даже мальчику: «Он смутно думал о том, что Зиновьев на людях старается быть! как Ленин, что он думает, как Ленин, не менее Ленина бодр, уверен и дружелюбен». Ушел Серго, перед которым Зиновьев хотел ка- заться... и «Зиновьев сразу увял, уселся и стал разуваться: ногу терла плохо намо­ танная портянка». И потом: «Он почти враждебно прислушивался к ровному ды­ ханию Ленина. Он поймет, что я был прав, но это будет слишком поздно,— думал он, закусывая губу». Все эти детали необычайно целенаправ­ ленны, в них сильнейший заряд художест­ венной логики, которая убеждает читателя в полной несовместимости этих двух харак­ теров, двух противоположных мироощуще­ ний. Роман «Угол падения» получал в критике и иную оценку. Так, В. Друзин, полеми­ зируя с одним из первых критиков романа, писал о социальной определенности, с ко­ торой Вс. Кочетов раскрывает историче­ ские события. «Писатель убедительно про­ слеживает,— отмечает далее критик,— как по-разному развивались характеры Ильи и Ирины, как по-разному преодолевались про­ тиворечия их натур, разводя их в полярные социально-политические станы» («Москва», 1968, № 4, стр. 210). Понятно, что конкретно-историческое ра­ скрытие действительности, социальная оп­ ределенность в исследовании характеров, психологии действующих лиц — важнейшие условия принципа историзма. Надо ли гово­ рить о том, что в художественном произве­ дении такая обрисовка героев достигается отнюдь не простым указанием на классовую принадлежность персонажей. А между тем, падение Ирины Владимировны, одной из центральных героинь романа Вс. Кочетова, аргументируется автором преимущественно многократным указанием на ее классовую принадлежность — она выходец из буржу-