Сибирские огни № 01 - 1970

К черемухе. Я ей, конешно, подсобила забраться, растолковала, откуда и как полет начинать. Давай! Ка-а-а-к она хряснетса! Ни рожи, ни ко­ жи. Вместо носа лепешка одна осталас. Станинка-то у ей йе холшовая была, а побогаче, ситцевая, вот и не выдержала весу, разошлас напо­ полам от пят до шеи. Две недели я после этого в жару валялас. Тятенька вразумил. Но не о том сказ... Жили мы об ту пору на Белом Яру. Есть така деревня вверх по Кети. И счас-то дремуча, как медвежья берлога, а тогда и вовсе. Одни староверы. И был среди них праведник один — дед Михей. Злой, как тигра, и прыщавый. Все, бывало, нам, ребятенкам, уши рвал. То шапку не снял при встрече, то поглядел не так. Да ладно бы ребятенкам, старым проходу не давал. В грехах все мирских корил и судом праведным стращал. А себя опостолом, помощ­ ником божьим, на этом суде пророчил.... За что он так людей ненавидел, до сцх пор в толк не возьму. От рождения, наверно, это в нем было, как в Шутежихином петухе. И вот как-то под Новый год слух пустил, что в ночь с тридцать пер­ вого на первое, это по старому ишшо стилю, всемирный пожар вспых­ нет, и все, кто хоть в чем согрешил, как поленья, сгорят. Это, мол, мне сам господь как праведнику накануне поведал. Знаете, поверили. Народишко, особо кто постарше, под вечер с род­ ными стал прощаться, исподнее чисто надевать начал. А я тем временем в овраге за деревней парням, кто поотчаянней, свою диспозицию боеву в головы вдалбливала: как наказать божьего праведника за его зловредну брехню. Парни в голос: дело, мол, гово­ ришь, давно пора. Молодежь-то, она и ране ни в бога, ни в черта не верила. Дотолковалис мы до всех тонкостей, чо и как, и— за дело. Сперли из Михеевой же скирды несколько снопов, вырубили четыре жердины и, как подошло время,— к его дому. А ноченька от туч черная-черная, как смоль, аж мороз по коже. И тихая-тихая, вроде кладбище перед грозой... Подкралис мы, по местам стали, приготовилис: раз-два-три, зажи­ гай! А сами по-волчьи, с воем: — А-а-а... Как вспыхнули снопы на поднятых жердинах дод небесами, как озарили багровым пламем полдеревни, даже нас оторопь охватила. А Михей, как был в одной рубахе и кальсонах, спал уже, видать, так и вылетел на мороз, в снег упал, с перепугу понять ничо не может... А Венька Мокин в это время с крыши загробным голосом блажит: — За грехи твои, за злость твою непомерну, Михей Четыркин, и вправду надумал я пожарище учинить и первого тебя жарить буду, если не покаешься. Кайса, Михей Четыркин, во всех грехах своих. Михей змеей по снегу пополз. Ползет, а сам орет благим матом на всю деревню У нас уж снопы-то почти догорели, а он орет. Да такое, никто бы отродяс не подумал. — Каюс, каюс, боже милосердный! — орет.— И за то, что Маньку Стефанишину по молодости лет, по глупости в копне изнасильничал, и за то, что супругу, тобой данную, с голоду уморил, деньги скапливая, и за то, что с Федотом Чавкиным на постоялом дворе ямщиков грабил, и за то, что людей ненавидел лютей зверей алчных... Каюс, каюс... Все выложил, милок, как у попа на исповеди, по снегу катаючис. Не верите, в штаны даже наворотил... И двух суток не прожил в дерев­ не с той ночи. Уехал от сраму... Вот так-то. Вот так их, праведников сутяжных, учить надо!..