Сибирские огни № 12 - 1969
Должно быть, парень вспоминал, что нужно как-то по-доброму к ней отнестись, начинал сучить ногами и руками, давая себе слово так отно ситься к ней, но наступало завтра, накатывали дела, и он забывал про нее. А она все более костенела. Все от нее отодвинулось. Она стояла на холодном кругу неожиданной, предельной самостоятельности, полная хозяйка своей судьбы. Что-то возникало в ней жестокое, рождавшее странное, почти философическое бесстрашие, равное безразличию. Да же увольнение с завода никак не ударило ее — оказалось, было бы по зорно при жизни мамы. А Саша? Что Саша? В крайнем случае, помо жет утрясти в институте. Дома ли, в институте ли, на заводе, в троллейбусе, на улице — она всюду видела мать живой и главное — разной: смеющейся, грустг ной. настороженной, хорошей, простой, неприятной. Только это и оста валось близко и больно. Едва бралась за помаду подкрасить губы, за спиной возникала мама: «Не торопись, потеряют цвет, посинеют...» «По жалуйста, ходи осторожней, смотри по сторонам»,— слышала ее голос, когда перебегала улицу. «Пшено — не рис, в пяти водах промывать на до»,— звучало в ушах, пока перетирала крупу в мокрых ладонях. «Все от себя зависит — как поставишь’ себя»; «И что за люди! Вечно зани мают: то рублевку, то луковицу — все от собственной неорганизовайно- стр!» «Купи шапочку, ну на кого ты похожа в платке?..» Казалось, до конца жизни каждый шаг будет привязан к словам и голосу, которые прежде порой даже раздражали. Дипа не могла смеяться и слушать смех, не могла ходить в кино и даже видеть текущую после сеанса толпу. Не могла читать, не могла думать о хорошем, желанном. Да желанного и не было. «Ну, зачем мы живем? — тысячный раз спрашивала себя.— И как Саша так может? Не прошло и месяца, а он уже снова так...» Александр Андреевич даже дома, даже за столом был нашпигован институтскими заботами. Узнав об увольнении на заводе, Липа осталась дома, не пошла на лабораторную к Яруткину, сварила первый раз за много дней настоящий обед, а Саша как не заметил. Вспомнив, что надо позвонить Глаголеву, выскочил из-за стола, долго разговаривал по те лефону, а возвращаясь, ругался:— «Размазня, брехун, аллилуйщик! Дал ему записку этих гавриков из лаборатории Мигаля, так хоть бы вызвал к себе! Нет, побежал к Сергею Николаевичу, что-то доказывал, в обком поскакал — не знаю, по этому ли поводу, но встретил вчера у Железнов- ского. Ничего не способен решить сам!» Когда влетел взволнованный, озабоченный Женя, Липа посмотрела со спокойным недоумением: скажите, будто и мысли не допускал, что их что-то разъединяет. О, конечно, он заглянул ей в глаза, сжав губы, и так же серьезно, держась изящно за спинку стула, обернулся к Саше, всем своим видом выражая возмущение абсурдностью случившегося. Липа рассматривала худое смуглое лицо. Довольно острый нос ниже переносицы утолщался, и это портило бы его, если бы не очки. А глаза за ними внимательно слушали Сашу, а губы словно никогда не трогала улыбка. Та мягкая, сдержанная улыбка, первое впечатление от него,— Липа помнила до сих пор! Ей хотелось уличать его, обвинять: дипломат, хитрец, скажите, какая элегантность!.. — Вот так! — громко и широко, будто наслаждаясь совершившейся несправедливостью, говорил Александр Андреевич, а Липа холодно от метила' неделикатность его тона.— Директор больше не жалуется в ин ститут, расправляется сам. Да и верно. Давно бы так. И тут уж ничего не поделаешь, .
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2