Сибирские огни № 12 - 1969
«Еше не все танкисты погорели!!» — завинчивал люк над заклятой сво ей головой безусый колхозный парнишка. «Еще не все...» — натягивал черные краги седой коммунист генерал. И опять рассекал фронты, замыкал «котлы» неистребимый и гроз ный, с бессмертием самим породнившийся, клич. Выше несут свои черные шлемы Костя и Кондрашечка. Не отнять, не сотмить их вчерашнюю жаркую славу. «Спасибо, копченый чертушко, брат... во брони». Есть такое присловье. Солдатское, мол, горе — до барабана живет. Спорить не будем. Горе, может, и до «барабана» — забудь по «трево ге»,— а вот обида, наглая и невзысканная, по смертный твой час много- летствует. Затаится таким потайным кремешком, заминирует душеньку и, спаси тебя бог, не коснись невзначай. С пуховой перины сдует, как перышко, со сладкого женского плечика вихрем сорвет. Все, как у Кости... ...В лесных проушинках и на жавороночьем чистополье майской об манкой пылает зеленым огнем молодая веселая дерзость отавы. У про селков-дорог дружненько гонят сочную нежную поросль послеукосные клевера. Тихий блеск от всего. Сверкает выхоленным пером грач, тоненько искрит паутинка, ярой медью сгорает, неотболелый еще, березовый лист, тускнеет черными бли ками, отглаженный зеркалом лемеха, пашенный пласт — даже стерня лучики испускает. Позабыло усталое солнце улыбку свою, и дремлет улыбка на тихом просторе земли. Призадумалось небо. Призадумались поле, воды, леса... Заяц на клевера выскочил. Серенький... Встал на задние лапки и смотрит на Костю, стрижет оживленными ушками. Замедлил пришелец шаги, сместилось дыхание: «Ты ли, дивонько? Ты ли, Живой Глазок?» Сел. Суеверно ластился взглядом к зайчику. ...Утром, чуть свет, увозил его дедушка Лука Северьянович по этой дорожке, вдоль этого поля, в военкомат. Родных у юного Костеньки, кроме дедушки, не было. Ехали — корень с отросточком. Молчком еха ли. В последний прощальный момент почему-то частенько случается: есть что сказать, да не знаю, как начать. Причинной ниточки нет. Такой, через которую росстанное слово твое подловчило бы высказать. И чтоб не с маху оно, не по-обушьему, а в тропиночку. Колесо у телеги повизгивает — не та ниточка... Супонька ослабну- ла — тоже не та. Так и молчали, пока вот такой пушистый ушканчик на клевер не выскочил. Поднялся на задние лапки, ушами округу «причул», потом умывать ся начал. Клевера отягченные, росные... Обкупнет туда лапки и обихо дит резаную свою губу. — Нашего сельсовета зверь,— как-то обласкованно указал на него кнутовищем дедушка. Миновали ложбинку, на пригорок Буланко вскарабкался — стоит малый зверик, смотрит в Костенькин след. Дедушка так же — тихо и ласково: — Споминай его, Костенька. Последен, кто тебя проводить прос нулся. Он... ждать тебя будет. Косте, юному, как-то устыдчиво речи дедовы слушать: «разжало бливает как маленького»,— на старика подосадовал. -— Была нужда — вспоминать,— шуршит самокруткой. — А ты не грубиянничай! — укорил его дедушка.— Нельзя тебе
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2