Сибирские огни № 12 - 1969

Сказали по слову -г- и взоры свои на бородку: «Суди». Сдрожала. Не совладала сама с собой, беленькая: «Сынки!! Отчизны спасители!! С молоком Революции питали мы вас понятиями и класса и братства... С пеленками Революции, с первым ситчиком дарили мы вам гуттаперчевых негритенков, китайчат, эскимо' сиков... На первой бумаге печатали «Хижина дяди Тома»... Теперь вот... Кого и за что я сужу?» Пронзают, пронзают бородку совестливые токи... Нельзя. Нельзя расслабляться бородке. Союзные корреспонденты в зале суда. Сычи да вороны... А главное — помимо всего этого, состав преступления есть. Выпито было. Бутылки в противогазах — считай — на посту... Удалился суд... Возвратился суд. «Встать!» Ну и... «Именем...» и по имени... Кондрашечка и на следствии, и на суде неоднократно просил три вышибленных своих зуба «к делу подшить». Как вещественные дока­ зательства. «Ежели мы ему нос сместили,— следователю доводил,—1за нос с нас взыскивается, то вправе мы предъявить встречный иск -г- за зубы. Конского веку не прожили... В цацки я ими буду играть, да? — протягивал следователю ладонь. Так весь процесс и носил их, родимых, в горсти. После зачтения приговора шмыг помимо конвоя да и ссыпал их на зеленый стол трибуналу и обратился к поникшей, угрюмой «бородке». Для укора или для подбодрения своего и «бородкина» духа обратил­ ся — кто его знает, Кондрашечку. — Отошлите их маме моей, сибирской вдове Куприяновне. Адрес у вас известен. Пусть рассеет их на девятой грядке от «бани... Пока я отсиживаю,— из них еще три Кондражки взойдут. Выкарабкаются. Вокруг трибунала, невесть каким слухом, незнамо чьим зовом до сотни танкистов стянулось. Надеялись,— не засудят ребят, а их выводят опять под конвоем. Одна боевая судьба — голова тихонечко шлем с се­ бя стронула... Вторая... На остальных стрижка зашелестела... Молчат экипажи. Тяжкодумно и указненно молчат. Куда повели боевых побра­ тимов?.. И кто-то, копченый чертушко, все же не выдержал. Надо же было каким-нибудь способом распрямить, уравнять ребят, живу душу в себе горю ихнему объявить. — Еще не все танкисты погорели!! — настиг черношлемных пону­ ренных наших дружков удельный, бронесказуемый, железной судьбиной и огненной пыткой сработанный, клич. В сорок первом году, из геенны первых дней войны, выкричал его, огрозясь, упреждая врага, догорающий первый танкист — Неизвестный и вещий. Потом назывались фамилии. По фронтам. Корпусам. Бригадам. И сочинялась песня: Успокойся, Жора —Жоре говорю,— В завтрашней атаке обязательно сгорю. И гбрели и обугливались в черные головешки по гремучему полю Ро­ дины. Но опять и опять, иссушая гортани, до последнего содрогания без­ заветного русского сердца выдирался тот клич из раскаленного смрада пылающих танковых башен, извивался и косноязычился в жуткой пред­ смертной угрозе растресканных губ, в наизломном и яростном скрежете зубов, в страстотерпстве живого по глотку огня... Нюхал бог нашатырный спирт. Пахло богу поджаренной шкуркой.