Сибирские огни № 12 - 1969

Таким образом, мы не можем не заме­ тить, с одной стороны, бесспорного влияния на автора «Конька-горбунка» великого русского поэта, выступившего своими сказ­ ками в защиту простоты и народности в искусстве, а, с другой стороны, и столь же бесспорной — и осознанной — зависимости как Пушкина, так и Ершова от общего жи­ вотворящего источника — русского народ­ ного устно-поэтического творчества. При всем том, как и пушкинские сказки, «Ко­ нек-горбунок» — глубоко самобытное про­ изведение национальной литературы, само­ стоятельное творение талантливого поэта- сибиряка, вошедшее в золотой фонд отече­ ственной классики... Петра Павловича Ершова нередко на­ зывают homo unius libri — человеком одной книги. Действительно, «Конек-горбунок» своей славой затмил все остальные произ­ ведения писателя, а ведь его литературное наследие довольно обширно и разнообраз­ но (большое количество лирических стихо­ творений, сибирское предание — поэма «Сузге», драматический анекдот «Суворов в станционный смотритель», либретто опе­ ры «Страшный меч», цикл рассказов «Осен­ ние вечера», эпиграммы, несколько драма­ тических сцен и т. д.). Наконец, нельзя не упомянуть и о сочинениях Ершова, явив­ шихся плодом его многодетной прогрессив­ ной педагогической деятельности, когда он был сначала преподавателем, а потом ин­ спектором и директором Тобольской гимна­ зии и училищ губернии («Программа сло­ весности», «Мысли о гимназическом курсе» л д р . ) . Однако ни одно из названных выше ли­ тературных произведений не выдерживает никакого сравнения со знаменитым «Конь- ком-горбунком», этим ярким всплеском ра­ но созревшего художественного таланта. Таланта, к сожалению, не продолжившего свое дальнейшее развитие и совершенство­ вание, что к середине 50-х годов начал осознавать и сам поэт: Прошли невозвратно они —• Поэзии дни золотые; Погасли фантазьи огни, Иссякли потоки живые. В житейских заботах труда Года мой восторг уносили, А что не щадили года. То д о б р ы е люди убили- Не только мрачное настроение поэта, от которого ускользает своенравная и непо­ слушная Муза, отражают эти стихотворные строчки,— в них горькое признание несбы­ точности, неосуществимости в условиях тогдашней действительности^ «восторжен­ ных» юношеских мечтаний и планов. А ведь когда-то,— через год после первого издания «Конька-горбунка»,— молодой Ер­ шов, ободренный успехом своего литератур­ ного дебюта, полный сил и надежд на бу­ дущее, рисовал себе и своим товарищам по университету радужные романтические перспективы гражданских и духовных пре­ образований в Сибири: Какая цель! Пустыни, степи Лучом гражданства озарить, Разрушить умственные цепи И человека сотворить; Раскрыв покров небес полночных. Богатства выспросить у гор И чрез кристаллы вод восточных На дно морское кинуть взор. Подслушать тайные сказанья Лесов дремучих, скал седых И вырвать древние преданья Из уст курганой гробовых; Воздвигнуть падшие народы, Гранитну летопись прочесть И в славу витязей свободы Колосс подоблачный вознесть. Увы, ничего из этих «благих порывов» Ершову свершить не удалось. Вернувшись в 1836 году из Петербурга в Тобольск, по­ эт, по его словам, попал в «атмосферу тя­ желую для головы и для сердца». Благо­ родные юношеские иллюзии одна за другой лопаются, как мыльные пузыри; «свинцо­ вые мерзости» жизни угнетают Ершова; он не находит в себе сил, чтобы попытаться осуществить светлые, «исполинские» (по выражению самого поэта) идеалы студен­ ческих лет,— слишком ^ж они высоки и расплывчаты. Да и о каких попытках к действию может итти речь для наивного романтика, поклонника поэзии Бенедикто­ ва, к тому же добровольно оторвавшегося от главных политических и культурных центров России и — что особенно важно от передовой революционно-демократиче­ ской мысли 40-х — 50-х годов?.. Драма Ер­ шова как гражданина и патриота, усугуб­ ленная его личными несчастьями (смерть матери, первой и второй жены и детей) и изнуряющей борьбой с бюрократической рутиной, оборачивается для него и драмой поэта. В стихах Ершова все настойчивей начинают звучать ноты тоски и одиноче­ ства; он пишет о «людской злобе», о горь­ ком разочаровании в жизни, о «мрачной сени гроба», религиозные мотивы и настро­ ения занимают немалое место в его лири­ ке. «Живой мертвец среди живых», поэт (по свидетельству родственника, приведен­ ному в книге А. Ярославцева) в 1840— 1841 гг. был близок к самоубийству. Почти вся жизнь Ершова в Тобольске после 1836 года (и до самой смерти в 1869 году) — «фиал страданий», длинная цепь житейских неудач и разочарований, озаряемая короткими промежутками «тихо­ го семейного счастья», к которому он без­ успешно стремился, да скрашиваемая дру- жеским общением со ссыльными декабри­ стами. Но постоянно жило в поэте и «не­ постижимого мученья неистребимое зерно» творчества Заметные литературные удачи (поэма «Сузге». рассказ Таз-баши из «Осенних вечеров», стихотворения «Моя поездка», «Палы» и др.) случались у Ер­ шова тогда, когда он обращался к мотивам народного предания, песни, к образам н картинам родной природы, т. е. возвра­ щался к тем фольклорным истокам, из ко­ торых вышел его' бессмертный «Конек- горбунок». Г, КОРНЕВ