Сибирские огни № 12 - 1969
с двух копытц, выбодрил мелконький, пустяковый свой кулачок на кар тежника и беззаветно завыкликал: — Брось шланг!! Брось, не то в нюх закатаю! Будку, падле, сверну!! Ну и подскокнул. Картежник ему на лету, легонький бокс в подбородок. Спикировал Кондрат метров несколько и лежит недвижим. Не то — в забытьи, не то — в праотцы... Тут Костиньку й приподняло. Оно еще с богатырских времен запри мечено: нет сильному большего постыжения, как если на его глазах сла- бых-маленьких бьют. Совесть его угрызает присутствовать при этом ней трально. Хоть в чистом поле такое случись, хоть на вечерках, хоть на уличном происшествии. А тут — удар, да еще удар с поднамеком: сшиблен Кондрашечка, а пощечина всему братству горелому. Не то и выше бери... — А барнаульскую бубну пробовал? — ринулся Костя к кар тежнику, И открылась здесь нежданная-нечаянная потасовка. Картежник, по хоже, с приемов бьет, а Константин «бубной». Тоже славно получается. Как приложит который которому, аж скула аплодирует. Ровно по нако вальне сработано. — Еще не все танкисты погорели!! — веселится и сатанеет на весь околоток Костенькин клич. у И тем временем, слава богу,— потронул у негра мотор. Прянул кар тежник от Кости в открытую дверцу, и воткни, боже, пятую скорость. Кондрашечка, кое-как, воскрес до присеста, поместил на асфальт ягодички свои, три зуба, один за другим, на ладошку повыплюнул и завсхлипывал: — Ко-о-онского, даже, веку не прожили... Константин носовые хрящи прощупывает и, единовременно, свежую гуглю под глазом исследует. — И как это я промахнулся? — спрашивает танкистов Кондрашечка. — В законе, Кондрат, в законе... Один на один Костя вышел, мо сол на мосол. Пусть не пообидится, союзник. А ты промахнулся, ясное дело... Сразу насмерть бы!.. Через час из заречной комендатуры звонки. Требуют ихней выдачи. Маленького и Большого. Оказались наши крестьяне на гауптвахте. На родной пока, на отечественной. — Яровитый ты человек,— рассматривает Костя через один глаз обеззубленного Кондрашечку.— Кто вот скажи, кроме тебя, трофейного медведя мог запродать? Вино увидал — слепая кишка, поди, вскукз- рекала? Молчал Кондратий. — И почему тебя завсегда вперед батьки за сердце куснет? — мед ленно, по-пластунски, допекал своего подчиненного старшина.— Я бы мог заслонить негра, потому патруль. Даже забрать мог обоих. Комен дант разобрался бы... А ты — «в нюх», «будку сверну»! Где только и наблатыкался? Кондратий молчал. — Теперь, вот, доводят: неправильно я тебя воспитал. А сколько, вспомни, я тебя пресекал, сколько предупреждал? Как самого близкого своего земляка! И за гуся. И за цистерну. Как, скажи, тебя можно еще воспитывать? — Правильно ты меня вошпитал! — шепеляво взревел Кондрашеч-
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2