Сибирские огни № 12 - 1969
деловые мысли — проходили в ожидании этого состояния. Что оно сооб щало ему, можно сформулировать насмешливо, строго, лирично, можно изобразить колдовской вязью слов, все равно не походило бы на то, что испытывал он, проживший больше половины жизни, прошедший все стадии чувствований, умевший представлять и развивать их. Скорее всего это напоминало те блаженные минуты, когда мальчишкой попа дал в весенний лес, носился там, ловил птичьи голоса, обновленный го ворок самоуверенных осин, духовитые запахи трав и елей, и вдруг — пе реставал существовать: переставал различать, ощущать, слышать, а ста новился одним общим, единым с тем, что шелестело, дышало', звенело,* шевелилось вокруг. Вот что подступало к нему сейчас, и вот чего он хотел. Салахов шел с Анной по лесной дороге, ступая в сырые, раскатан ные лыжами колеи. С не очень естественным оживлением Анна расска зывала, как это время не жила, а «проворачивала» дела. А эндокринологическое отделение («Помните, говорила?») все-таки открывают — состоялось решение горисполкома. Она, конечно, никакой заслуги себе не приписывала, но все надо подталкивать! К новому году готово было общежитие для художественных училищ, так два месяца здание простояло пустым из-за мелких недоделок, а ребята ютились по углам. Она влезла в эту канитель, подняла шум у начальника строи тельного треста, и... Она обернулась, разрумянившаяся, а он подозрительно поморщил ся: можно подумать, других тем не существовало? Но она шла рядом в своей черной волосатенькой шапке, похожей больше на парик, оскаль зываясь, -хваталась за его рукав и чуть-чуть гордилась своими добле стями, хотя делала вид, что вовсе не гордится. Теперь ему казалось, что за сомнением, сумеет ли он выбраться в Сибирь, крылось в том ее пись ме сомнение в его воле, в его интересе к жизни, людям и даже... стран нее обещание поддержки. На мгновение на него навалилась тяжесть собственных лет. Почему- то именно в этот год неоднократно подступало сознание, что что-то упу скает в жизни, что и десятой доли не успеет свершить, и все в нем вдруг обернулось к ней, словно с ее молодостью, ее причастностью к чему-то, ему неведомому, могло прийти избавление от самого себя. Пожалуй, такое уже было с ним, чуть ли не в Зырянах, когда ловил вдруг ее во сторженно-робкий, все вбирающий в себя взгляд. И все-таки она изме нилась. Или сказывалось утомление, или подмерзла — лицо вроде чуть полиняло, обвяло, морщинки у глаз и подбородка выделились резче. Да и лет ей уже порядочно, дочки скоро невесты,— подумал он почти с удо вольствием, но все же сказал: — Вы как-то упрекнули меня за роман...' — Я? Что вы? Я вовсе не упрекала, я только... Но он принялся подробно объяснять ей про кровавую и героическую эпоху, память о которой писатель обязан хранить для потомства. Анна шла быстро, и ему казалось, вела его в какое-то укромное место, и, весь подбираясь, он слушал взволнованный стук сердца, а внутри трусливо одергивало: «Ну, ладно, а дальше? Что же будет дальше?» Он отводил это «дальше» в сторону, потому что ему рисовалось не что громоздкое, неудобное, грозящее срывом работы, его творческой мысли, катящее непостижимые неприятности. И он продолжал говорить о романе и как ездил на Волгу, рылся в архивах. И потому, что говорил длинно и необязательно, а Анна молчала, казалось, что это он заводит ее куда-то, и становилось стыдно перед ней, наверняка разгадавшей его маневр. Он звал ее прислушаться к подсвистывавшей пичуге:
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2