Сибирские огни № 12 - 1969

Они сидели перед ним — человек тридцать или больше, да еще ре­ дакторы издательства и двух журналов, выходивших в Обске, слушали его с откровенным любопытством, даже жадностью или со спокойным достоинством, как те вон два старика, или с нескрываемым «нас не уди­ вишь». Да, все как в Москве. Что ж, он и не собирался удивлять, как не делал этого нигде. Он не любил выступать, с трудом соглашался, а на­ чав, увлекался, чуть ли из кожи не лез. Чувство какого-то долга перед ними заставляло всполошенно искать свои самые точные и искренние понятия и представления. А тут находились и такие, у которых уже налаживались те самые, волнующие его, отношения с потомками. И потому, может, речь свою обратил он к наиболее важному для всех них на данном историческом отрезке. Читатель! О, теперь он требует совершенного изображения 0 жизни. — Мы этого недооцениваем, а ведь рассчитывать на среднего чита­ теля бесперспективно... Писатель — это постоянное желание не получить, а отдать. И отдать надо столько, что подчас не располагаешь необходимой суммой. И вот тут-то как раз! нельзя забывать об ответственности писательского слова. В его власти заворожить самых разных людей, и потому приходится ду­ мать ежедневно, еженочно, на что направить его. Тысячи способно оно увлечь на подвиг и ввергнуть в болото пошлости иль растерянности, может сбить с дороги или протянуть людям руку. Как нужны тут осто­ рожность и чуткость — и в определении ритмов жизни, и в определении собственной гражданской позиции. Нет в искусстве постоянных величин* но неизменные требования есть: гражданственность! Но идея должна чувственно жить в писателе, иначе превратится в умозрительный лозунг. То есть лозунг должен создаваться, образовы­ ваться в душе, там нужны прописи! Мудрость искусства — прописи внутри души... . Ему показалось, что все это недавно читал где-то, и они, сидящие тут, читали и не верят, что это он сам терзает себя проповедью одер­ жимого. Одержимого любовью к делу, к земле, на которой живет, к на­ роду, которому служит. Присутствуй здесь Анна Юрьевна... Впрочем, не потому ли он и за ­ говорил в этих стенах обо всем этом, что именно она однажды упрекну­ ла его в каком-то жалком увиливаньи от главной темы времени? Или показалось тогда? Все же, когда посыпались вопросы о его романе, он прежде всего сказал, что мало еще у нас пишут о той кровавой и герои­ ческой эпохе— ни на день не должна оставлять нас память о ней. Эту память мы обязаны поднимать как факел, чтобы светил при решении сегодняшних проблем. Вошла Анна. Он мгновенно охватил взглядом ее фигуру, еще строй­ ную, еще молодую — с каким-то радостным отчаяньем всякий раз отме­ чал он это. Все та же, поднятая вверх высокая прическа из почти свет­ лых волос открывала продолговатое, не слишком яркое лицо и оголяла Длинную шею. Она еще не подняла на него глаза, а он знал, что в опо­ здании ее и тщательность прически, и особая простота наряда, и, мо­ жет быть, еще, и еще что-то... И он сразу услыхал, как она смеется, как слышал утром — телефон услужливо донес предательскую радость жен­ щины, когда он не выдержал и позвонил и, помешкав, спросил: «Здесь продается Левитан?» Она тоже помедлила, вероятно, веря и не веря, и вдруг засмеялась озорно-лукаво: «Нет, здесь как раз приобретаются классики!» И все это прозвучало как пароль. Анна опустилась на стул у дальней колонны.