Сибирские огни № 11 - 1969
В какой-то момент перестал слышать, что говорили они, напирая на трудное положение института, где набор ежегодно непомерно вырастал, на постановление ректора, студенческого совета и так далее. Слова: «лгунья», «вранье», «фальшь» черной занавеской упали между ним и На ташей. Они росли, разрастались, ползли по аудитории, и он уже не знал произносили их ребята, или это рождались в его груди? «Вся деланная, дрянная, поддельная...» Он заглушал, добивал в себе что-то. Как она встретила его по приезде из лагеря! Смотрела будто на не го, а на самом деле мимо, будто и не было тех минут под березой, будто никогда не держал ее в руках, никогда не гладил голую, шелковую узенькую спину. Сотни раз воспоминанье обжигало ладони. Сначала он боялся его, не хотел, но чем больше проходило времени, чем больше был уверен, что то никогда не повторится, тем легче вызывал. Оно странно примиряло с нею, давало возможность существовать рядом. Хотя все, что делала На* таша, сердило Мишку. Когда «поставили на вид», он не знал, согласен ли. Всякое комсо мольское наказание было для него чем-то вроде изгнания в древности из страны... Он вдруг вспомнил, как Наташа хвалилась, что мать у нее юрист. А оказалось — инженер на заводе. Вспомнил ее потертое лет нее черное пальтишко, совсем еще детское, так не вязавшееся со всем обликом. Она стояла у него в глазах в этом пальтишке под ветром и все сжимала у ворота помятые, давно потерявшие форму бортики. Вспом нил он и короткие, обтягивающие дешевенькие юбки —почему они схо- •дили всегда за смешной и странный вкус?... И проголосовав вчера смятенно, но довольно бодро, он сегодня от шатнулся от Барановского. Того с утра занимали уже другие дела. А Мишка — нет-нет и косил глазами по аудитории. Но так до перерыва и не нашел Наташи. Второй час сопромата он упрямо сидел в своем углу. Некоторое время, в упор глядя на Сажина, отчетливо слыша его голос, не мог про биться к смыслу. Сопромат давался Мишке туго, и оттого он еще больше уважал науку. Но вот не мог ухватить, как выводится закон Гука при сложном напряженном состоянии. Наконец, зацепился за брошенный Сажиным вопрос и пошел, пошел за ним, постигая логическую связь, сно ва испытывая удовольствие от причастности к ясной и мудрой мысли и от возможности овладеть ею. Когда чьи-то тоненькие пальцы с грубо накрашенными ногтями по добрались сбоку и положили на пюпитр сложенный вдвое тетрадный листочек, он дернул недовольно носом. Не отрывая взгляда от Сажина, раскрыл листок, покосился и замер. Голос Сажина, аудитория — все отодвинулись, лишь бежали синие кособоконькие буквы: «Ау, Мишкин! Ты читал Сэлинджера «Над про пастью во ржи?» Нет, конечно! Ну, так тебе и надо. А у меня есть. Могу завтра дать». В каждой буковке сидела, смеялась Наташа. Больше трех десятков Наташ непонятно смотрели на него из этих буковок сине-черными, нари сованными глазами —то смеясь, то серьезно. И он не мог подавить ра дости, что эти буковки стекли с ее пера, с ее пальцев —тоненьких, с грубо накрашенными ногтями. Как он не узнал их? Не ожидал, что ли? Когда очутилась тут? Во время перерыва? Или сидела раньше, прибившись к чужим? Нет. раньше никого рядом не было. У стены, правда, сидел кто- то... Как же она?.. Ах, ты, полустудентка-полуведьма... Он презирал себя, но готов был улыбаться от непонятной власти ее, от того, что писала не кому-нибудь, а ему... Он прикрывал и снова
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2