Сибирские огни № 11 - 1969
Стояли теплые осенние дни в охапках желтых листьев. Дымный золотистый туман с утра пропитывал город, бодрил сердце. Анна про падала на железнодорожных путях сортировочной под Обском, проси живала у маневрового диспетчера, ездила на паровозе, поспевала за составителем поездов, дышала мазутом и смолистым настоем лесопере валочного комбината (по сто четыре вагона в сутки выводили оттуда!). Она не любила писать очерки, но денежные дела после лета требовали поправки — когда еще примут повесть. Однако увлеклась, так как за каждой линялой спецовкой, выгоревшей путейской фуражкой, за каж дой парой глаз открывался человек. И вспомнила особенное, не похо жее ни на что состояние доброты, тревоги и прозрения, которые прино сила ответственность за рассказ о жизни, не сдобренной художествен ным вымыслом, и осталась довольна, что вновь испытывает его. Любовь к людям, доверчиво открывавшимся ей, проникала в Анну и что-то встряхивала заново. Хотелось сделать для них много, очень много. Выступив под вечер в красном уголке депо, она возвращалась вдоль путей, волоча усталость на плечах и ногах. «Как выжатый лимон»,— говорила о себе мать, приходя после сдачи спектакля. На вокзальной площади Анну всегда охватывала боязнь потерять ся, не успеть или попасть под машину. В троллейбусе не удалось про скочить к окну, плюхнулась возле активной девицы, обсуждавшей через плечо с подружкой впечатления от Алтая. Стиснутая парною шевеля щейся стеной тел, покатила в разлет улиц, тесно сомкнутых гордых домов. Днем она уже была здесь, вон там, на восьмом этаже у Хандогина. Она примчалась к нему прямо из издательства. Наконец-то решилась отвезти повесть и не застала главного. А Скворцов из отдела русской прозы уехал в Воронеж, где жила мать. Уехал насовсем, за его столом Анну встретила рослая молодая женщина Екатерина Агабековна. Ей не шло это имя —лицо обыкновенное, курносенькое, хотя и с цепкой приглядочкой. Все планы Скворцова перешли к ней, и Анне пришлось познакомиться и оставить рукопись. Но все же сразу поехала к Хан- догину. Они не виделись все лето и обнялись. Рядом с плотной фигурой старого литератора и видавшего виды политработника, вблизи его умно го, бесстрастно 'Терпеливого лица, тронутого насмешливыми морщинка ми, она успокаивалась, как под надежной опекою. Хандогин—друг старый. Первый напечатал книжку Анны, когда был главным редакто ром издательства. У него едкий язык, нетерпимый характер, и, может, он несколько старомоден, но при потоке всякой модерновой литературы такой ценитель уже выгоден. Он был рад ей и велел прислать повесть с Ладой, и весело потирал руки, словно готовясь к расправе. Все было ладно. И очерк выстраивался, и с Хандогиным повида лась. Но в ней будто что надорвалось. Мысленно пробиралась она в толчее сегодняших встреч и разговоров, выискивая, в какой момент на ступило это. Внутри, где-то на самом донышке, обнаруживается что-то вроде мутной грязцы, а ты делаешь вид, что все хорошо... Красный уголок, куда лениво собирались движенцы, вагонники, ве совщики, товарные кассиры, ничем не оправдывал своего названия. Даже традиционный кумачовый лоскут не покрывал стола. Затертые узкие половицы и пыльные окна длинного помещения выглядели вовсе не красно. Она рассказывала о себе и своей работе сидевшим перед нею, а за ними вставали другие, виденные в эти дни, и стучали в голове
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2