Сибирские огни № 11 - 1969

новой жизни, ради прекрасного в челове­ ке идти на все, в том числе и на то, что унижает его, что противно его нравствен­ ным чувствам — чести, совести, человеко­ любию... «Задохнулся Ефрем. Заплакал Ефрем. Дико взвыл и бросил мерлушковую папа­ ху ,оземь... И что бы там ни было, на ка­ кой бы позор ни толкали белые Ефрема — ему надо было идти, принимать на себя бесславие и любой мучительный суд, хотя бы от самого себя, даже от своей собст­ венной, а не чужой совести и чести... На­ до было воевать против баб и ребятишек опять же бабами и ребятишками, то есть проклятой арарой... Избивая гнедого нагай­ кой, Мещеряков кинулся на свой левый фланг. Как в пропасть». Эти завершающие роман сцены по кра­ сочности и наполненности изображения, по эмоциональности образов, по напряженно­ сти, выраженной сдержанно, скупо и точ­ но, по социально-историческому психоло- логизму, по насыщенности содержанием, наконец, по высокой, подлинной трагедий­ ности звучания относятся к лучшим стра­ ницам советской прозы. Очень близки по характеру Мещеряков и Чапаев. Много у них общего, за исклю­ чением обстановки, в которой они жили и действовали. Чапаев, например, уже в ар­ мии, и ему не надо решать весьма суще­ ственного практического вопроса, кем быть, партизанским или армейским полководцем. Чапаева не спрашивали, кого ему назначать в комиссары, назначили Клычкова и тер­ пи, срабатывайся, находи общий язык, учись, если сумеешь. Чапаев в большей мере солдат, оторванный от земли, от семьи, а у Мещерякова все это под бо­ ком — и родная деревня, и пашня, о ко­ торой он время от времени Тоскует, и семья да еще не совсем обычная — Дора и с малыми детьми бросать его не хочет. И хотя сам он не любил речей произно­ сить, он знал, что рано или поздно ему, а никому другому за все вокруг отвечать, да еще отвечать на заковыристые вопросы мужиков, и на вопросы Глухова со всей его Карасуковской волостью, и на требо­ вательные подозрительные запросы Брусен- кова, чем дышишь, с кем идешь, каково веруешь: ему самому решать и вопросы глубинного стратегического значения, так как он-то знал: не за одну храбрость, не за один военный талант прилепились к не­ му, полюбили его мужики. Иначе сказать, Мещеряков — это Чапаев, но еще до клыч- ковского периода, тот Чапаев, который ближе к земле, к партизанщине, л мужи­ кам, составляющим основное ядро его ар­ мии, к мужикам, которых он знает «от корня», а те только по воинской доблести. Эти обстоятельства существенно меняют сравниваемые образы, требуют не одина­ кового к ним подхода. Различные условия их существования и борьбы наполнили их различным смыслом. С романом М. Шолохова «Соленую Падь» С. Залыгина сближает стремление писателя проанализировать многообразные причины движения самих крестьянских масс в революцию, причем, как и в шоло­ ховском романе,— труднейшие по их со­ циально-экономическому и психологическо­ му состоянию. У М. Шолохова сословно­ казачьи, обеспеченные и привилегирован­ ные слои крестьянства, у С. Залыгина — сибирские, тоже довольно обеспеченные, которым большевики не могли дать того, что дала революция крестьянам в России. Сближает «Соленую Падь» с романом М. Шолохова и общая для них концепция переплавки человека в горниле револю­ ции — кто бы он ни был, рабочий, крестья­ нин или интеллигент. Как бы причудливо ни складывалась судьба отдельного чело­ века из народа, или близкого народу, этот процесс и неизбежен, и чрезвычайно тру­ ден, и не может быть приведен к какому- то однозначному решению. Наконец, М. Шо­ лохов с огромной силой и убедительностью заговорил о борьбе внутри народа, кото­ рая с течением времени неузнаваемо из­ менила и сам народ, и весь ход историче­ ских событий в России. При этом М. Шо­ лохов заговорил так, что до сих пор про­ блемы, поставленные им, злободневны, ибо в романе исследуется сложнейший процесс рождения нового человека из той преиму­ щественно непролетарской среды, которая была оставлена в наследство старым об­ ществом, процесс, по многим причинам от­ нюдь еще не завершенный. С. Залыгин заострил и вскрыл глухов- скую опасность, таившуюся в крестьян­ ском движении :—Советы без партий, Сове­ ты без коммунистов, напомнил и об опас­ ности, идущей от урманных главкомов, призывающих вообще отказаться от вла­ сти. Но, кроме того, он с наибольшей пол­ нотой исследовал третью опасность — опасность брусенковщины, этого своеоб­ разного крестьянского бонапартизма, от которого надобно было уберечь и револю­ цию, и послереволюционное общество, опасность слишком серьезную, чтобы о ней можно было сказать: «Брусенковщина — явление наносное». Г. Колесникова, автор этого заключения, в книге «Сергей Залы­ гин», возражая А. Борщаговскому и А. Янову, которые заявили,, что Брусен- ков — «поэт интриги», «дух разрушения», восклицает: «Не так уж могуч этот «дух разрушения», если «после расстрела Кре- котеня» он стоит «перед Мещеряковым по стойке смирно» и т. п. А потом обобщает: «И главная цель писателя была не в том, чтобы преувеличить возможности Брусен- кова, а в том, чтобы вскрыть социальные корни этого типа... Суть в том, что он ну­ жен был автору как контраст с Мещеря- .ковым...» (с. 237). Во-первых, кто же утверждал, что ' С. Залыгин ставил целью «преувеличить возможности» Брусенкова? Все, читающие роман от страницы к странице, убежда­ лись, что Брусенков терпел поражение за